«Мальчики могут быть очень глупыми», — сказал я своей дочери.

Я имел смелость дать ей совет по поводу свиданий. Я говорил, что не стоит искать плохого парня и затем приручать его, нужно постараться сразу найти хорошего. Кого-то, у кого были мозги на месте и кто каждое утро просыпался бы с четким планом в голове. Я советовал ей остерегаться парней, которые вращают нунчаки напротив постера с Брюсом Ли.

«Послушай, — обратился я к Джуни, — я знаю, что Дисней обладает огромной властью и что я не всегда смогу защищать тебя от его влияния. Рано или поздно их маркетинг доберется и до тебя, и ты захочешь одеваться в розовое и играть в принцессу. Мы с твоей матерью вытерпим всю эту чушь. Ты сможешь пригласить меня на чаепитие, и я притворюсь, что пью из твоей маленькой чашечки и соусницы. Ты даже сможешь попросить меня надеть тиару, и я это сделаю. Но мы будем надеяться, что ты в конце концов перерастешь все это».

Сгусток рассосался, отек спал, и кишечник Джуни стал нормально функционировать. У нее все еще случались эпизоды апноэ и брадикардии, но это происходило все реже, и она быстрее восстанавливалась. Октреотид снова боролся с хилотораксом. Когда количество свободной жидкости вокруг легких Джунипер сократилось, Трейси украсила заднюю стенку ее инкубатора кусочками скотча, походившими на маленькие флажки.

«Это чтобы отогнать злых духов», — сказала она.

Однажды я пел Джунипер «Hey Jude», когда зашла логопед. Джули села рядом с нами и стала подпевать. Вскоре наши голоса зазвучали в унисон, и Джуни смотрела на нас, ошеломленная. Или, возможно, она просто ждала, когда мы заткнемся.

Иногда и мое настроение резко ухудшалось, что невозможно было предвидеть. Я читал двадцать третью главу «Ордена Феникса» и дошел до эпизода, о существовании которого забыл: Гарри, Гермиона, Джинни и Рон пришли навестить отца Рона в больнице для волшебников имени святого Мунго и встретились со своим другом Невиллом Долгопупсом и его бабушкой. Невилл пришел к своим родителям, которые были доведены до сумасшествия последователями Волан-де-Морта. Пока Гарри и его друзья наблюдают, мать Невилла приближается к ним, одетая в ночную рубашку. Ее лицо исхудало и осунулось, а волосы поседели. Ничего не говоря, она подает Невиллу пустую обертку от конфеты, одну из многих, что она давала ему за долгие годы. Невилл благодарит ее, и она возвращается в постель, напевая что-то себе под нос. Когда она уходит, бабушка Невилла приказывает ему выбросить обертку, но Гарри замечает, как тот сует ее себе в карман.

Этот эпизод выбил меня из колеи. Джуни все еще лежала у меня на коленях, а я не мог удержаться от слез. Сколько силы было заключено в этой сцене: мать, тоскующая по своему ребенку, и ребенок, тоскующий по своей матери. Следующую пару часов я тихо сидел со своей дочерью, благодаря Всевышнего за то, что она в этой больнице, что у нее есть мать и отец, что она есть у нас и что мы с Келли есть друг у друга.

Все стало налаживаться… Мы с Келли смеялись, вечера проводили вместе и учились говорить о чем-то помимо ребенка.

В конце концов она призналась мне, что преждевременное рождение Джунипер было спровоцировано тем, что Маппет врезалась головой ей в живот, а не падением с велосипеда. Мне было все равно. Это не имело никакого значения.

Однажды утром нам позвонили из молочного хранилища и сказали, что у них больше нет места для молока Келли и что нужно забрать его домой.

Они упаковали бутылочки с замороженным молоком, все четырнадцать сотен, в гигантские пакеты и погрузили их на тележку. Пирамида из бутылок была почти с меня ростом, и пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы закатить тележку в лифт, а затем погрузить все это изобилие в автомобиль.

Мы купили отдельную морозильную камеру и только потом поняли, что она недостаточно большая. Вот смеху-то было! Смех возвращался в нашу жизнь, это было хорошим знаком.

Медсестры подходили ко мне в коридоре и говорили, что ни разу не видели ребенка, которому удалось выйти из критического состояния и оправиться до такой степени, как это получилось у Джунипер.

Теперь, когда они слышали, как она плачет, жалуется и требует, чтобы я взял ее на руки, они улыбались.

«Ваша дочь невероятно волевая, — сказала одна из медсестер. — Именно поэтому она до сих пор жива». Она посмотрела на инкубатор, внутри которого Джуни снова плакала. «Но каково вам будет, когда она станет подростком! — добавила она. — Я вам сочувствую».

В сентябре пришло распоряжение перевести Джунипер в другую часть отделения интенсивной терапии, где находились дети в менее критическом состоянии. Некоторые медсестры называли ее «местом чмоканья и срыгивания».

Трейси практически не работала в северном крыле. «Чмоканье и срыгивание» было не для нее. Ей нравились крошечные младенцы, которые не могли плакать, которым требовались самые крепкие руки и самый внимательный уход. Я понимала ее. Эти младенцы нуждались в ней. Однако я грустила, что день расставания рано или поздно наступит. Я не могла без Трейси. Не могла оставить ее здесь.

«Все в порядке, — сказала она мне. — Я пойду с вами».

Неудивительно, что поначалу она не хотела быть для кого-то основной медсестрой. Ради Джунипер она приходила в свои выходные, меняла расписание, а теперь переносила свои сабо с рисунком «зебра» и пляжную сумку в другой конец отделения. В данный момент большая часть младенцев, за которыми ей необходимо было ухаживать, находилась там. Эти малыши уже могли реагировать на звуки и свет. Они срыгивали. Испражнения вытекали из их гигантских подгузников. Я хотела обнять Трейси, но она этого не любила, поэтому я тихо порадовалась про себя.

Если и уходить, то стильно, решили мы. Мы нарядили Джунипер в кукольную куртку из искусственной кожи, шляпу в стиле Ареты Франклин и новую розовую балетную пачку, сшитую Трейси. Мы наполнили тележку мягкими игрушками, одеяльцами и книгами и перекатили ее детскую кроватку в новую палату. Трейси разрешила мне донести Джунипер на руках.

Целый день к нам заходили гости, чтобы увидеть наряд Джуни. Северное крыло было полно незнакомых лиц. Никому не была известна история Джунипер: долгие ночи, на протяжении которых она была близка к смерти; дни, когда отек изменил ее до неузнаваемости; недели, когда из нее сочилась вода, как из неисправного крана. На дверцу шкафа я прикрепила фотографии, по которым все можно было понять.