Не дойти корреспонденция могла и по иной причине. Как известно, лагерная переписка подвергалась строгой цензуре. В двух случаях мы видим замаранные строчки. Предположительно часть писем была изъята: в них могли усмотреть запретные к передаче сведения. К таковым относилась, например, информация о характере производства, внутреннем распорядке, о каких-либо происшествиях, болезнях и эпидемиях. Не допускались жалобы на быт и питание, на судебно-следственные органы[606].

Понимая ненадежность связи, Береговский в нескольких письмах подряд повторял свои пожелания о присылке нот, книг или журналов. «Не стесняйтесь повторять более интересные новости в нескольких письмах», — просил он[607]. Из письма от 26 января 1955 года понятно, что родные начали нумеровать свою корреспонденцию: «Позавчера получил, наконец, ваших два письма (№ 6 и 8; 7-го пока нет)», — писал им Моисей Яковлевич. «Пропавшее» послание так и не дошло до адресата, — как видно, и там могли усмотреть нежелательную информацию.

Имена

Поскольку писать можно было только близким, именно их упоминания мы встречаем чаще всего. Береговский обращается к каждому, ласково варьируя их имена. Его жена — Саронька (Саррунька), старшая дочь Ира[608] — Ирочка, ее муж — Изя[609]. Младшая дочь Эда Моисеевна — Эдочка, Эдонька или Эдунька, ее жених, а потом муж — Вадик[610]. Внучка, дочь Иры — Эллочка, Элунчик, Элонька[611]. Вторая внучка, дочка Эды, родившаяся, пока Береговский был в заключении, — Леночка[612] или малайка (то есть младшенькая).

Береговский пишет, уделяя внимание каждому. Он обращается к своим близким напрямую и старается говорить на темы, значимые для каждого из них. Его беспокоит здоровье старшей дочери, с детства страдавшей тяжелым пороком сердца, тревожат вести о болезнях детей (как понятно из писем, от него скрывали, что дочь Ира, имевшая диплом врача, не могла устроиться на работу[613]). Моисей Яковлевич стремится поддержать в младшей дочери желание учиться дальше, работать над диссертацией, обсуждает тему исследования. Трехлетней (а потом и пятилетней) внучке он пишет на отдельных листах крупными буквами и получает ответы (как известно из корреспонденции его жены, девочка «диктовала» свои письма бабушке).

Каждому — иногда задолго до наступления праздника — Береговский шлет поздравления, перечисляя «именинниц» (по советскому обычаю отожествляя день рождения с именинами). А в ноябре 1954 года, обращаясь к Ире, добавляет: «Будем надеяться, что это последний год, когда мы празднуем свой общий день рождения врозь»[614].

Об общем с дочерью празднике Моисей Яковлевич говорит также в другом письме, несколько лет спустя, в декабре 1957 года:

Как прошли наши с Ирой именины? Я себя в этот день неловко чувствую. Тому причиной целый ряд мотивов, из которых главный — это чувство неловкости, когда сосредотачивают внимание на моей персоне. В моем детстве и в среде, в которой я рос, этому (т. е. празднованию дня рождения) не придавали никакого значения и я, вероятно, впитал в себя равнодушное отношение к этому событию. <…> Следует к тому же помнить, что это условное понятие, так как на самом деле я день своего рождения не установил, — для этого я должен был бы раздобыть еврейский календарь за соответствующий год и установить дату, в которой приходится третий день праздника Маккавеев (Хануко[615]). Я давно решил оставить это своему будущему биографу, самому не стоит заниматься такого рода изысканиями[616].

Ира Моисеевна родилась 16 декабря 1923 года, а вот сведения о дате рождения Береговского в разных источниках расходятся. В автобиографии он указал 15 декабря 1892 года[617]. Подлинника свидетельства о его рождении не сохранилось. Все основные документы были оформлены заново в 1950-е годы, после возвращения из заключения. Во вновь полученном свидетельстве о рождении (от 30 октября 1956 года) стоит 23 января 1892 года. Ту же дату мы видим в справке из ЗАГСа, датированной 1950 годом и подшитой к следственному делу[618]. Ханука не могла сдвинуться на январь; возможно, ошибка вкралась при переносе данных из дореволюционных метрических книг.

В Советском Союзе не было возможности сверить даты по еврейско-христианскому календарю. В начале 1990-х Эда Моисеевна обратилась в синагогу, где ей назвали 28 декабря. Однако эта дата неверна: она соответствует 27 Кислева (то есть третьему дню Хануки) 5652 года, начало которого приходилось на осень и зиму 1891 года согласно григорианскому летоисчислению, тогда как в декабре 1892-го первая ханукальная свеча зажигалась вечером тринадцатого декабря. Соответственно, третий день праздника начинался вечером 15-го и продолжался 16-го числа. Таким образом, верными могут считаться и дата в автобиографии, и совпадение дней рождения отца и дочери.

Но вернемся от «именинников» к именам.

Еще одна родственница — Софочка — Софья Львовна Погребинская, племянница Береговского, дочь его старшей сестры Полины Яковлевны. Обсуждая ее возможный приезд к родне (девушка еще не слышала об аресте дяди), Моисей Яковлевич советует: «Можно ей сообщить в общей форме, что, мол, дяди не будет в Киеве»[619].

Другие люди, в отличие от круга родных, называются с осторожностью. Лишь один раз в письме мы видим фамилию: Лернер[620], — Береговский узнал об освобождении из заключения поэта Йосла (Иосифа) Лернера (1903–1994), и поинтересовался, вернулся ли тот в Киев. В остальных случаях он лишь называет имена, а иногда сокращает и их. Например, в письме от 7 января 1955 года он упоминает бывшего коллегу, Р. Я. Лернера: «Посылка Рувима, <высланная ему> в сентябре прошлого года, до сих пор где-то его разыскивает».

«Ис. Сол.», к которому просит обратиться Береговский, если трудно достать нужные ноты[621], — это его ближайший друг, пианист и педагог Исаак Соломонович Рабинович.

«Привету от Мот. Ион. очень рад. Когда вернется домой, расцелуйте его за меня»[622]. Нам не удалось установить, о ком идет речь, но понятно, что еще кто-то из знакомых вышел из заключения.

«Как здоровье Ефима?» — спрашивал Береговский у родных в письме от 19 октября 1954 года, и через две недели: «Мы радовались выздоровлению Еф. и приезду его домой»[623]. Здесь — уже с оглядкой — он интересовался другим своим коллегой, Ефимом Борисовичем Лойцкером. «Выздоровлением» названо освобождение.

В том же письме Моисей Яковлевич справлялся: «Кто-то передавал, что дядя Эля умер. Правда ли это?» Цензор, просматривавший письма, должен был подумать, что заключенный интересуется одним из своих родственников. Не получив ответа, Береговский задал вопрос еще раз: «До нас дошли слухи, что дядя Эля умер. Правда ли это?»