Потом послышался стук и пол надо мной заскрипел — он встал с постели и направился к выходу из спальни. У меня заколотилось сердце, а поиски стали еще более лихорадочными. Грегори приближался, и я занервничала, поэтому вывернула сумку, и ее содержимое рассыпалось. Я подняла разбросанные предметы по одному, бросила их обратно в сумку, проверила карманы одежды, висящей в прихожей, вывернула их и тщательно прогладила ладонью каждый дюйм ткани.

— Что ты делаешь? — Голос прозвучал у меня за спиной, и от неожиданности я подпрыгнула.

Сердце замолотило, адреналин помчался по венам, словно меня поймали на месте преступления. Как если бы я совершила что-то противозаконное, вроде воровства, или аморальное, например, обманула его. Ненавижу, когда он вынуждает меня чувствовать, будто я неправильно себя веду. На лице у него я прочла выражение, от которого обычно сбегала, заметив его на других лицах. Как ни странно, ему пока не удалось прогнать меня. Во всяком случае, насовсем, хотя несколько раз я все же удирала.

Запах средства после бритья, которое я дарила ему все шесть лет на каждое Рождество, наполнил помещение. Я ничего не ответила. Просто положила свою темно-синюю полицейскую форму на ковер и стала ощупывать, надеясь наткнуться на необычный бугорок.

— Эй! — крикнул он. — Я к тебе обращаюсь.

— Не слышу, — ответила я.

— Что ты делаешь?

— А ты как думаешь? — спокойно спросила я, проводя рукой сверху вниз по штанине синих нейлоновых брюк.

— Похоже на глубокий массаж одежды! — Я услышала, как он прошел по комнате и уселся на диван, кутаясь в халат, который я подарила на это Рождество, и сбрасывая клетчатые шлепанцы, подаренные на прошлое. — Я ревную, — пробормотал он, наблюдая за тем, как я разглаживаю карманы.

— Ищу зубную щетку, — объяснила я и высыпала содержимое косметички на ковер.

— Вижу. — Он взглянул на меня.

Грегори просто произнес это слово и посмотрел на меня, но я сразу почувствовала себя неуютно. Из-за неодобрения, читающегося в его глазах, мне стало казаться, будто я уселась на пол, чтобы принять дозу, а вовсе не ради невинных поисков потерянной щетки. Несколько минут прошли безрезультатно.

— Знаешь, в ванной наверху у тебя уже есть щетка.

— Я сегодня купила новую.

— Старая не годилась?

— У нее слишком мягкие щетинки.

— Я думал, тебе нравятся мягкие щетинки. — Он провел рукой по своей аккуратной бородке.

Я улыбнулась, чтобы успокоить его.

Он продолжал смотреть на меня.

— Пойду заварю чаю. Хочешь чайку? — Он прибегал к тем же методам, что и родители.

Они тоже привыкли говорить со мной небрежным тоном, делая вид, будто все в порядке. Им казалось, если до меня не будут доходить негативные импульсы, я перестану впадать в панику при каждой очередной потере. Ребенком я и сама так считала. Теперь, став старше, я узнала от Грегори, что он старается разрядить атмосферу вовсе не ради меня, а исключительно ради себя самого. Я бросила поиски и следила за тем, как он расхаживает по кухне. Грегори действовал так, словно постоянно заваривает чай в два часа ночи. Я наблюдала за его игрой в семейную жизнь, за старательными попытками притвориться, будто его присутствующая (отсутствующая) подружка абсолютно нормальна и это вполне в порядке вещей — сидеть полуголой на ковре и искать в сумке зубную щетку, хотя еще одна спокойно дожидается в стаканчике на полке ванной. Глядя, как он разыгрывает этот спектакль и пытается обмануть себя, я улыбалась, чувствуя, что полюбила еще один его недостаток, о существовании которого до сих пор не подозревала.

— Может, она выпала в машине? — сказала я, скорее себе, чем ему.

— На улице дождь, Сэнди. Ты же не собираешься сейчас выходить?!

Мог бы и не спрашивать, ответ и так ему известен. Но он спросил, потому что продолжал свою игру. И теперь делал вид, будто его постоянная подружка, неизменно хранящая ему верность, подвергает себя опасности, собираясь выбежать под дождь, чтобы найти пропажу. Как необычно, до чего забавно, что за милая причуда. Так прикольно!

Я осмотрелась — где бы взять пиджак или одеяло, которое можно накинуть на плечи. На глаза ничего не попалось. В таких ситуациях я остаюсь внешне спокойной, а вот внутри чувствую себя так, словно ношусь взад-вперед, визжа, вопя, исследуя все углы, не в состоянии ни на секунду остановиться. Чтобы подняться наверх и что-то набросить на себя, понадобится слишком много времени, это отнимет у меня драгоценные минуты. Я перевела взгляд на Грегори: он как раз заливал кипяток в смешной чайник, который я подарила ему на прошлое Рождество. Грегори явно уловил в моем взгляде отчаянный вопрос, немой крик о помощи. И поступил, как всегда, красиво.

— Ладно, ладно. — Он развел руками. — Можешь взять мой халат.

И правда, о халате я даже не подумала.

— Спасибо. — Я встала с пола и направилась на кухню.

Он развязал пояс, невозмутимо сбросил халат, протянул его мне и остался в клетчатых тапочках и серебряной цепочке, подаренной мною на сорокалетие в прошлом году. Я хихикнула и взялась за халат, но он крепко держал его, не отдавая. Потом вдруг стал серьезным:

— Не надо, Сэнди. Не ходи на улицу.

— Пожалуйста, Грегори, ну, пожалуйста, — мямлила я и тянула халат.

Мне не хотелось снова заводить привычный спор, в очередной раз повторять по кругу одно и то же, отстаивать свое право, не находить никакого решения, извиняться неизвестно за что и сдерживать обиды, тлеющие под спудом серьезных проблем.

Его лицо сморщилось.

— Послушай, Сэнди, давай вернемся в постель, пожалуйста. Мне через четыре часа вставать.

Я ослабила хватку и посмотрела на него, стоящего передо мной обнаженным и с каким-то особенным выражением лица. Не знаю, что на нем было написано, на этом лице, что светилось в его взгляде, направленном на меня, какая немая мольба — не бросать его, остаться с ним и не уходить, не знаю, что во всем этом было, но я перестала бороться.

Потом окончательно отпустила халат.

— Ладно, — сказала я. — Сдаюсь. Ладно, — повторила я скорее себе самой. — Пошли спать.

Грегори, похоже, испытал одновременно удивление, облегчение и смущение, и все это я прочитала на его лице. Но он решил не углубляться и ни о чем не спросил. Ему не хотелось разрушать хрупкое согласие, рассеивать сон и рисковать оттолкнуть меня снова. Вместо этого он взял меня за руку, и мы поднялись по лестнице обратно в спальню, оставив на полу в прихожей груду моих вещей и косметичку. Впервые я повернулась спиной к проблеме и двинулась в противоположном направлении. По лестнице меня вел Грегори, и в данном случае это было справедливо.

Когда мы улеглись в постель, я положила голову на теплую, мерно дышащую грудь, ощутила, как под щекой бьется его сердце, а дыхание колышет мои волосы. Почувствовала, что меня любят, что я в безопасности и, значит, никогда моя жизнь уже не будет лучше и восхитительнее, чем сейчас. Перед тем как погрузиться в сон, он прошептал мне, чтобы я запомнила это чувство. Тогда я подумала, что он имеет в виду нас, когда мы вместе. Но по мере того как ночь все тянулась и тянулась, а мелочные мысли снова стали одолевать меня, я начала догадываться, что он хотел сказать другое: следовало зафиксировать в памяти чувство, которое я испытала, когда мы уходили из прихожей, и причину, по которой приняли такое решение. Нужно было держаться за эти ощущения, хранить их и возвращаться к ним всякий раз, когда знакомая проблема подымет свою уродливую голову.