Рука врага на голове сжалась, вырывая волосы с корнями, шея вывернулась до предела.

— Как она могла в такого конченого влюбиться? — прошипел Лешка мне в лицо. — Молила, чтобы я тебя пощадил… выслушал…

Я захрипел, но все равно усмехнулся. Сквозь тянущую боль в солнечном сплетении.

Варя, моя девочка, не должна была в это вмешиваться. Я не хотел так. Столько переживаний в ее положении…

Но слышать, что она за меня волнуется, было невыносимо приятно.

— В этом мы даже похожи, Лютик, — выдал я, намерено перетягивая на себя внимание. Не хочу, чтобы этот ублюдок отыгрался на Варе. Она для него все равно чужая, нашел он ее недавно, вряд ли привязался. — Ангел ведь тоже тебя защищает, несмотря на все, что ты сделал.

Он отступил. Швырнул меня на пол и, потирая подбородок, отвернулся к высокому окну, за которым распласталась кромешная тьма ночи.

Я отдышался, со стоном перевернулся на задницу и сел спиной к дивану.

Что-то разваливаюсь, как старик. Раньше выдерживал часы на ринге, мог после избиения еще пару баб вытрахать, а теперь… словно сопля. Стоило Лютому разочек пройтись по ребрам, я будто окунулся в черные дни, когда псы Чеха в тщательно пересчитали и педантично переломали каждую кость.

Никто из родных и друзей пальцем не пошевелил, чтобы меня вытащить из тюрьмы, никто не пытался искать виновных, когда меня якобы пристрелили в камере… Я был один со своей болью.

Как и сейчас.

— Кто за этим стоит? — тихо спросил Береговой, повернувшись ко мне лицом. По его глазам я понимал, что лучше ответить, но упорство у меня в крови, потому я отвернулся и сплюнул на пол.

Некоторое время Лешка молчал, стоял в одном месте и хрустел кулаками и зубами. Я, прикрыв глаза и запрокинув голову, задремал даже, чтобы вскинуться от тихого скрипа рядом.

Лютый присел на корточки и заглянул мне в глаза. Пронзительно так. Словно жалел меня или сожалел о том, что поколотил. Я даже махнул головой, будто пытаясь скинуть с себя иллюзию. Этот подонок никогда не сожалеет о сделанном.

— Сергей… — проговорил мягко, словно между нами нет пропасти в несколько лет, ядом отравляющий мою душу. — Варя — часть нашей семьи. Если ты ее любишь…

Я дернулся, поджал губы и отвернулся. В душу решил заглянуть?

— Любишь, — добавил Лютый с легкой улыбкой. — Я знаю, что такое любить свою жертву.

Я заглянул в черные глаза так резко, словно хотел испепелить врага на месте. Но он, сука, покладисто улыбался.

— Ты можешь упираться, молчать, драться, но прочитать твои чувства несложно, а значит, безопасность моей сестры для тебя важнее всего.

Я потянул воздух сквозь зубы.

— Чего ты добиваешься? — просвистел, щурясь.

— С кем мы воюем? Ты можешь меня ненавидеть, но за всем этим стоит кто-то крупнее, кто-то, кто держит тебя… за горло и угрожает всем, кто тебе дорог.

— Пошел ты…

— Та без проблем. Я соберу семью, Варю и Настю тоже, потому что они дороги для меня, и уеду из страны, а ты оставайся. Борись со своими демонами сам, Волков.

Он поднялся на крепкие ноги и, развернувшись, пошел к выходу.

Я захлебнулся ужасом. Остаться наедине с болью и страхами — хуже, чем умереть на поле боя.

— Чех… — пролепетал я Лютому вслед.

Он замер. По широкой спине пошла сильная судорога.

Схватившись за перила лестницы, что вела на второй этаж, Береговой тихо выругался.

Бешеный

Мне позволили принять душ и переодеться. Даже эластичные бинты дали, перекись, чтобы обработал царапины, и лед, приложить к синякам. Благодетели. Такой цирк, аж в горле от этого горько.

В ванной я избавился от линз, они больше не нужны, и тихо вышел в гостиную, где меня ждала внушительная охрана из трех амбалов.

Будто я собирался бежать.

Хватит. Набегался.

Ангелина, убедившись, что мы не перегрызли с Лютым друг другу глотки, ушла наверх и больше не спускалась. Только отчиталась перед Береговым, что сестру уложила в гостевой, дала ей успокоительное и убедилась, что та уснула. Настя же закрылась в своей комнате и попросила не тревожить, но возле ее комнаты остался дежурить Звонарёв. Тоже мне цербер. Влюбился, что ли?

На минутку, зная, что мои женщины в безопасности, стало легче, хотя я понимал, что это не конец, и Чех всегда рядом — мрачной удушающей тенью. Просто он еще не выпустил своих шакалов, чтобы нас всех добить. Скорее всего, этот сумасшедший продумал и тот вариант, когда я вынужден буду скооперироваться с врагом.

Откуда ждать его выход, никто знать не может, остается только навострить уши и подставить пуле грудь.

Ребра слегка ныли, но не сломаны, а разбитая губа — меньшее, что меня сейчас волновало.

Мне нужна была Варя.

Как воздух.

Ее запах. Ее кожа под пальцами.

Ее объятия.

Я понимал, что никто не разрешит мне с ней увидеться, даже если в последний раз.

И она не подпустит к себе сейчас. После всего, что узнала. А Лина, уверен, постаралась расписать в красках, каким могу быть подонком, ведь я Ангелочка прилично выводил на эмоции, когда Лютый ее обрабатывал. Его поступки забылись, а мои… нет.

Я лишь оглядывался на лестницу в надежде, что жена, хотя и не жена вовсе, потому что все фальшь и обман, сама придет, что поймет…

Перед смертью не надышишься — чистая правда, но если моя смерть убережет Варю и нерожденного ребенка от беды — я пойду на все. И даже больше.

Леша был в кабинете, ждал меня. С ним Макс Орлов и его близкий друг Леонов. Был еще посетитель: с палочкой, на вид моложавый, подтянутый, но взгляд цепкий, слишком даже. Чем-то на Звонарёва смахивал, только лицо более миловидное и глаза ясные, голубые, и ресницы, как у девки — крученые. Но я таких нутром чую. За милым видом явно скрывался настоящий хищник.

Меня не представляли, не пригласили сесть.

Молча провели осуждающими взглядами и все, как по сигналу, поморщились, оценив мое изуродованное лицо.

Я даже не моргнул — давно привык к такому отношению. Когда тебя считают мертвым, пустотой и неприятным прошлым, ты свыкаешься со своим местом, смиряешься, что тебя из жизни вычеркнули.

Встав в центре кабинета, я посмотрел Лешке прямо в глаза.

— И какой вердикт? — решительно. — Застрелишь меня?

Он не отводил черных глаз. Долго. Мучительно. А затем прибил жестким тоном:

— Нет. Отдам тебя Чеху, как наживку.

— Как не оригинально, — прыснул я. — Он, думаешь, не вкурит, что ты ему порченый подарочек отправил?