— Мэри!

Она вздрогнула от шепота Сэма, стоявшего в дверном проходе, и повернулась к нему.

— Извини, — сказал он.

Мэри поняла, что он смутился, прервав ее молитву.

— Все в порядке, — прошептала она, поднимаясь на ноги. — Ты уже видел Беннелонга?

Сэм зашел в хижину и взглянул на спавших детей. При свете мерцающей свечи его лицо казалось особенно худым. Он не был таким красивым и уверенным в себе мужчиной, как Уилл, но Мэри тронуло то, с какой нежностью он посмотрел на Шарлотту и Эммануэля.

— Уиллу показалось, что он видел, как Беннелонг плывет к лодке, — сказал Сэм. — Я сам ничего не смог разглядеть, слишком темно, но Уилл просил передать, что тебе пора идти.

Мэри взяла Эммануэля, плотнее завернула его в одеяло и передала Сэму. Затем взяла повязку, которую она сделала из куска брезента, и обернула ею спящего ребенка. Мэри завязала пару ремешков вокруг талии Сэма, а другую перекинула через его плечи, скрестила на спине и потом закрепила спереди.

— Так у тебя руки будут свободными, — объяснила она. Мэри боялась, что он рассердится, решив, будто с ним обращаются как с нянькой.

Сэм едва заметно улыбнулся.

— Я боюсь. А ты? — прошептал он.

Мэри покачала головой. У нее сводило живот, ее бросало в холодный пот, и она уже начинала жалеть об этой затее. Но она не собиралась в этом признаваться.

— Мы сделаем это, Сэм, — сказала Мэри скорее с бравадой, чем с убежденностью, и повернулась к кровати, чтобы взять Шарлотту.

Когда она подняла девочку на руки, та пробормотала что-то во сне, но ее голова упала маме на плечо, и она не проснулась. Сэм взял одеяло, укрыл им Шарлотту и подоткнул края, а потом улыбнулся Мэри.

— Готова?

— Почти, — сказала Мэри и, наклонившись к маленькому столику, взяла с него тряпичный мешочек.

— Что там? — прошептал Сэм, когда мешочек зашуршал.

— Листья сладкого чая, — сказала Мэри и улыбнулась. — Я ведь должна взять что-нибудь на память об этом месте, правда?

Они тихо выбрались из хижины, время от времени замирая и проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. Вдалеке они видели слабое мерцание догоравших костров и слышали шаги часового на набережной, храп, доносившийся из хижин, странный приглушенный кашель и плеск воды на пляже. Шарлотта пошевелилась на руках у матери, и Мэри потеплее укрыла ее одеялом от прохладного воздуха и зашагала быстрее, догоняя Сэма.

Когда глаза Мэри привыкли к темноте, она с трудом разглядела подплывающую к берегу лодку и Беннелонга перед ней. Туземца было почти не видно в темноте, лишь время от времени поблескивали его белые зубы.

Мэри знала, что если кто-то выдал их план, то через несколько минут их остановят. Она напрягла слух, пытаясь уловить, не бегут ли за ними. Каждый мускул на ее теле был напряжен, и в любую минуту Мэри ожидала стрельбы мушкетов. Когда Уилл неожиданно вышел из-за кустов, она чуть не выпрыгнула из собственной шкуры. Все было таким зловещим: темный пляж, восемь мужчин, стоявшие неподвижно, как статуи, и узлы, напоминавшие огромные булыжники. Никто не произнес ни слова, все, не отрываясь, смотрели, как лодка подходит все ближе к берегу.

Уилл сначала шел по воде, а затем поплыл почти так же бесшумно, как Беннелонг, чтобы помочь туземцу подвести лодку поближе. Наконец она скользнула лишь в нескольких футах от них и Джеймс Мартин побрел по воде, забрался в лодку и подал остальным знак грузить узлы.

Нервы у Мэри были на пределе, потому что каждый незначительный звук, казалось, разносился по всему берегу. Она мягко качала Шарлотту, чтобы та не проснулась, и мысленно умоляла мужчин поторопиться с погрузкой.

— Я сейчас возьму ее, — прошептал Уильям Мортон Мэри. — А ты иди и садись в лодку.

Это был момент, которого Мэри опасалась больше всего, потому что девочка могла проснуться, когда ее будут передавать из рук в руки. Но Уильям взял Шарлотту так нежно, будто бы она была его собственным ребенком, и кивнул Мэри, давая понять, что она может садиться в лодку.

Высоко подняв подол платья, Мэри тихо побрела к лодке, потом села и протянула руки, чтобы снова взять Шарлотту. Уильям Мортон передал ее, затем сел в лодку сам. Потом поднялся Сэм Брум с Эммануэлем на руках и сел рядом с Мэри.

Беннелонг улыбался, и его зубы и белки глаз блестели, как маленькие огоньки, пока он удерживал лодку, чтобы в нее сели остальные мужчины с мушкетами, завернутыми в промасленные тряпки. Уилл сел у руля, Нат Лилли и Джейми Кокс устроились по обе стороны от него, и последним забрался Билл Аллен. Беннелонг изо всех сил толкнул лодку, и они тронулись с места.

Какое-то время Беннелонг плыл рядом, подталкивая лодку до тех пор, пока ее не подхватило течение. Лодка медленно поплыла вниз по заливу. Тогда он оттолкнулся от лодки, помахал рукой на прощание и скрылся в темноте, молчаливый как рыба.

Лишь через некоторое время Мэри подумала, что можно наконец перевести дыхание.

Прошло, как им показалось, много томительных часов, прежде чем они увидели замаячившие перед ними мысы, которые напоминали горы, похожие друг на друга как две капли воды. Все хранили молчание, потому что если бы их заметил или услышал часовой, то он поднял бы руку и началась бы стрельба.

Вдруг море заволновалось, и беглецы почувствовали, как поток воды поднялся и понес тяжелогруженую лодку к проходу между мысами. Уилл боролся с управлением, чтобы они осторожно преодолели проход. Шарлотта проснулась у Мэри на коленях, выпрямилась и изумленно огляделась вокруг.

— Поднимаем паруса, — прошептал Уилл. — Мы на свободе.

Ветер поймал парус, и они тут же набрали скорость, а луна вдруг вышла из-за туч, будто присоединяясь к их ликованию. Джеймс Мартин, который всегда был самым словоохотливым, разразился негромким смехом, и к нему тут же присоединились остальные.

— Мы свободны, — сказал Уилл дрожащим голосом, будто сам слабо в это верил. — Господи, мы свободны!

Мэри не могла раскрыть рта, она лишь улыбнулась. Она повернула голову и оглянулась, но не увидела ничего, только черные скалы и проход, через который они прошли.

Мэри не чувствовала грусти, уезжая, — это было не в ее характере: сожалеть о сделанном. Имело значение только то, что ждало их впереди. Но она все же подумала о Тенче, представила, как он спит сейчас в своей кровати, и ее сердце сжалось от тоски.

Она никогда не видела, как он спит, бреется, моется, не видела его без одежды. В ее памяти он всегда был в своей красной куртке, белых бриджах и высоких начищенных сапогах и прогуливался по набережной. А еще Мэри помнила его мягкие карие глаза и прикосновение его руки к своей. И все его добрые поступки.

Мэри жалела только о том, что не попрощалась с ним, ни разу не сказала ему, как он важен для нее. Но эти мысли были глупыми, потому что он не смог бы участвовать в побеге.