Срединный Халисун занимали засушливые степи. Людская жизнь льнула к берегам немногочисленных притоков Гарнаты и к большим колодцам, во множестве вырытым вскоре после утраты восточных земель (так здесь называли восстание некогда завоёванного Саккарема). Всё остальное зеленело только весной, а сейчас была глубокая осень.

По дороге бродили пыльные столбы. Здесь Волкодав впервые увидел, как мчалось за окоём перекати-поле. Одни шары были цельными остовами растений, высохших и отпавших от корня, другие сплетались из разных трав, сцепившихся жёсткими колючими стеблями. Шары катились, легко подпрыгивали, крутились, захваченные вихрями, временами взлетали… Они показались Волкодаву очень зловещими. Во всяком случае, мысли навевали самые нерадостные.

– Совсем как у нас, – с улыбкой вздохнула мать Кендарат. – Точно такие гонит ветер через Вечную Степь… А знаешь ли ты, малыш, зачем перекати-поле отправляются в странствие?

Волкодав невольно задумался. Ничего путного на ум так и не явилось.

– А разве они отправляются? – спросил он затем. – Думается, они просто умерли. У них больше нет корней, чтобы держаться за землю. Они летят по воле ветра и уже не выбирают дороги.

Жрица кивнула:

– Ты прав, но не вполне. Каждый из этих кустиков действительно мёртв, но травяной народец следует по пути, проложенному его пращурами. Зелёные существа высыхают и уносятся через степь, чтобы разбросать созревшие семена.

Мать Кендарат ехала на ослике, Волкодав катил тележку. Среди поклажи, закутав лицо от пыли, спал Иригойен.

То, что происходило с парнем, венны назвали бы одним словом: заплошал. Так бывает, когда человек слишком часто приближается к черте, за которой нелёгкий труд тела и души оборачивается погибелью. Может, парню чрезмерно досталось ещё от тех двоих, на горной дороге. Потом он дрался и на себе тащил кое-кого тяжёлого в деревне могильных воров. Трудился без отдыха и сна после оползня в Дар-Дзуме. И наконец, получил в рёбра палкой от чёрного бойца в Рудой Веже. Известно же: что одного человека делает только крепче, другого – загоняет в могилу.

Мать Кендарат называла иные причины. Послушать её, Иригойен слишком близко соприкоснулся с Божественной силой, когда небесная молния вынула меч Среброволосого у него прямо из рук. После была башня в Дар-Дзуме, которую, по мнению жрицы, он удержал. И эти его гимны. Иригойен отдавался им с таким жаром и душевным волнением, что потом отлёживался по полдня. А уж как он в Рудой Веже предложил свою жизнь Небесам! Такое, если от всей души, тоже даром не минует…

Волкодав старался катить тележку по возможности бережнее, избегая рытвин и камней. По крайней мере, Иригойен ехал домой.

– На что ты хотела отдать нас этому Мавуту? – негромко обратился он к матери Кендарат.

Она ответила:

– Я хотела, чтобы ты увидел другую сторону выбора. Помнишь?

А то не видел я другую сторону этого выбора, мать Кендарат. Я ещё тебе рассказал бы про тех двоих мальчишек. Потом они опять подрастают и оба решают предаться учёности. И тогда из одного получается Тиргей Эрхойр, а другой становится Кермнисом Кнером. Или ещё по-другому. Обоих дураков продают в Самоцветные горы. И один решает пробиваться в надсмотрщики, потому что жрать вволю дают и даже иногда девок привозят, а другой…

Вслух он спросил:

– Может, ты хотела, чтобы я ему шею свернул?

Она тихо рассмеялась:

– Может, у меня была некоторая надежда, что, присмотревшись к тебе, он сам задумался бы о своём выборе.

Вот уж чего Волкодав совершенно не ожидал. Тем более от неё.

– Это как?

– Помнишь двух мальчиков? – в очередной раз подслушав его мысли, проговорила мать Кендарат. – Один из них устремляет свою жизнь в очень скверное русло, но кто решится утверждать, будто он в пять лет выбрал зло и потом раз за разом следовал своему выбору? Ты можешь представить, чтобы самый проклинаемый живодёр и насильник открывал глаза поутру и с удовлетворением думал: о-о-о, какой я злодей, какая гнилая и чёрная у меня душа!

Волкодав честно попытался представить. Не получилось.

– И не получится, – кивнула степная жрица. – Все рождаются чистыми и добрыми, все зовут мамку и просят не крови, а молока… И после, даже когда творят жуткие злодеяния, каждый сам для себя – правильный и хороший. Мы придумываем настолько изощрённые оправдания, что только диву даёшься, и всё ради того, чтобы ладить с собственной совестью. Если это перестаёт получаться, человек лезет в петлю… На самом деле мы алчем не добра или зла, а силы. В ком-то эта жажда сильней, в ком-то глуше, но никто не лишён её вовсе. Есть сила воина, сила красавицы, лицедея, жреца, государя, мастерового, певца… Причём каждый человек глубоко в душе знает, что никакой силы не будет без трудов, лишений и боли. Только кто-то не боится сам поднимать муки и тяготы, а другой не боится доставлять их другим. Вот и вся разница.

Волкодав долго молчал. Потом спросил:

– Это ты про Мавута?

– Я очень давно знаю Мавута, – сказала Кан-Кендарат. – Ещё задолго до того, как твой отец присватался к твоей матери, малыш, мы ходили в учениках у одного действительно мудрого человека.

Волкодав невольно принялся гадать, сколько же на самом деле ей лет. Иногда она казалась ему очень старой. Она рассуждала о Последней войне, словно видела двухвековой давности беду своими глазами. А потом взлетала на спину ошалевшему жеребцу и уносилась на нём без седла и узды. Или призывала к нему, ученику, милосердие Кан, и он по-прежнему ничего не мог ей противопоставить.

Жрица опять подслушала его мысли.

– Мавут никогда не сумеет постичь всю глубину кан-киро, – толкнув пятками ослика, сказала она. – Это искусство не даётся тому, кто не умеет чувствовать чужую боль как свою. Мавут избрал путь чужой боли. Ты не такой.

Волкодав чуть не ляпнул, что к могуществу не стремится, а на силу и так вроде не жалуется, – но вовремя прикусил язык. Ещё как стремишься, фыркнет мать Кендарат. Ты же тем только и занят, что хлыстом и шпорами гонишь себя к новым пределам. И добро бы ради чего хорошего…

– У меня была небольшая, но всё же надежда, что Мавут призадумается, встретив человека сильнее себя, идущего по иному пути… – Мать Кендарат посмотрела на спящего Иригойена и улыбнулась. – В этом мальчике тоже живёт немалая сила. Ты вот дал Мавуту отпор, заставив его удрать без оглядки, а наш сын пекаря его просто не заметил бы. Понимаешь, о чём я?

Волкодав понимал. И сравнение было не в его пользу. Иригойен действительно как будто не замечал в людях зла. Пока эти самые люди не накидывались на него с кулаками.

– Его сила – в чистоте и правде души, устремлённой к небесному Свету. Помнишь, как он огорчился, осмысливая свою схватку с мономатанцем? Думаешь, Мавут зря затеял тот разговор?.. Он хотел понять, кто перед ним, и увидел, что Иригойен – как яблоко на нитке: нипочём не укусишь, только испакостишься своей же слюной.