– Откуда ты знаешь?.. – ахнул Иригойен и тотчас вспомнил прежние расспросы Волкодава: «Тот мальчик…»

– Я знал её сына. Каттая, – хмуро глядя себе под ноги, продолжал венн. – Его отец, каменотёс Хетар, тоже родился невольником. Он погиб, когда везли Посмертное Тело прежнего шулхада. Каттай умел слышать камни. Он хотел освободить мать, выкупить тень отца и дать им посмертную свадьбу. Ваш закон это позволяет… Так я слышал.

«Он мечтал. Я исполню, – вспомнилось Иригойену. – Сорок тюков хлопка…»

Вслух он произнёс:

– Как у нас шутят, закон позволяет всё, если это пополнит храмовую сокровищницу или казну государя.

Дорога постепенно сделалась шире, взобралась на отлогий холмик – и впереди показалась деревня. Ни реки, ни озера поблизости видно не было. Как многие халисунские поселения, деревня лежала в низине, где в незапамятные времена под землёй нашли воду. Здешним жителям было как будто совестно, что они забросили обычаи кочевых предков. Невысокие круглые дома повторяли форму разборных жилищ. Там, где за стенами ухаживали небрежно, из-под облупившейся глины проглядывали те самые косые решётки. С другой стороны, в местах, где вырастали деревья, люди ими определённо гордились. Можно сказать, здесь их приглашали домой. Стволы с облетевшими ветками торчали прямо из крыш. Увидев это, Волкодав поневоле задумался, как здесь обходятся зимой, когда степь метут свирепые ветры. Раскачиваясь, дерево запросто могло расшатать кровлю, а с ней и весь дом. Но раз они так поступают, значит жилища зиму за зимой стоят невредимыми. Может, котловина защищает от бурь?.. Надо спросить Иригойена. Хотя какая, в сущности, разница.

Ещё одним зримым свидетельством того, что домики не погрузят на телеги и не увезут на новое место, кругом деревни высился тын. Обильно увешанный конскими и бараньими черепами – как поступают в селениях, где пекутся о здоровье скота.

Вне тына виднелись только две отдельно огороженные мазанки: постоялый двор. В здешних деревенских жилищах не устраивали горниц. Поэтому в одном доме гостей кормили, а в другом – устраивали на ночлег. Под навесом стояла всего одна гружёная телега. Четыре лошади выдёргивали сено из верёвочных сеток. Поневоле вспомнишь насмешки чужестранцев, рассуждавших об упадке некогда великого Халисуна. Во времена, когда из города Гарната-кат в Мельсину мчались посыльные, здешняя дорога была куда оживлённей…

По двору без привязи и ошейника разгуливал большой белый пёс. Длинная шерсть, свалявшаяся грязноватыми шнурами, мела по земле. Он встретил гостей как положено: встал, виляя хвостом, у въезда во двор, обнюхал протянутые руки, дал погладить себя, потрепать по загривку. Его родичи, присматривавшие за отарами, знали всех своих овец и безошибочно выделяли их из скопища на горном лугу. Этот пёс сторожил постоялый двор. Вместо овец ему были вверены гости и вещи гостей. Не подлежало сомнению: окажись кошель или фляга не в том тюке, пёс учует это – и не позволит унести прочь.

Трое путников устроили под навесом Серого с тележкой и пошли в дом.

– Мир по дороге, – входя под кров, поздоровалась за всех троих мать Кендарат.

В отличие от нардарских или саккаремских домов, здесь не было столов и скамей. Лишь чистая скатерть прямо на полу, чтобы ставить на неё блюда, а вокруг – мягкие войлоки. Ближе к двери с мисками на коленях расположились двое охранников и возчик. У скатерти – купец с помощниками и сыном. Угощение, выставленное хозяйкой, было простым, но добротным и вкусным. Пиво, квашеные овощи, пахнущие перцем и чесноком, орехи и вяленые фрукты в меду, полоски жареного теста, горячая просяная каша со шкварками.

Гости ответили на приветствие жрицы лениво и вразнобой, показывая свою важность. Потом купец всё же спросил:

– Вы идёте с востока, добрые странники. Говорят, за рекой Марлог нынче бунт и поля засевают стрелами, а на бахчах вместо дынь желтеют мёртвые головы?

Пограничную реку Марлог саккаремцы именовали Малик, но оба названия означали одно – край.

– На востоке вправду было великое немирье, – ответил Иригойен. – Но мы слышали, что с тех пор, как на Золотой Трон воссел Марий Лаур, прежний конис Нардара, мятежные полководцы сделались его верными комадарами. Мы слышали также, будто простой народ полюбил нового шада и крепко надеется, что его царствование будет мудрым и справедливым.

– А ты, парень, неплохо говоришь на языке Подлунных Пределов, – заметил купец.

Иригойен рассмеялся:

– На этом языке мне бабушка рассказывала про заботливую зайчиху, хитрого паука и храбрую курицу. Я увидел рождение в стольном Гарната-кате, в Синей Сотне. Если ты бывал там, почтенный, то наверняка лакомился хлебом и сдобой из пекарни моего отца!

Торговец придавил вошь, переползавшую по войлоку, и покачал головой:

– Нет, мы из Шофара, где океан принимает поцелуи Гарнаты… Везём аррантские солёные лимоны в Нардар.

– Солёные лимоны? – удивилась мать Кендарат.

– Да, и арранты не готовят без них ни мясо, ни птицу, – пояснил сын купца. – Однажды заложенные в бочонок, они хранятся годами, не утрачивая ни вкуса, ни аромата, и даже ломтик такого лимона, опущенный в котелок, превращает заурядную похлёбку в лакомство, достойное пиршества харраев. Морские сегваны охотятся за кораблями, везущими такой груз.

Из-за полсти, отгородившей очажный угол, высунулась стряпуха.

– Эй, почтенные, а нам кувшинчик таких лимонов не продадите? – поинтересовалась она. И ворчливо добавила: – Вечно вся благодать достаётся детям мулов, живущим под безлунными небесами!

Приказчики засмеялись, а Волкодав вспомнил халисунца Динарка. Вот кто умел ругаться так, что надсмотрщики в забой ходили послушать. Сколько ему было лет?.. Рудничные подземелья быстро делают молодых парней стариками…

…Пещера. Дымный чад факелов. Мечущиеся крылатые тени…

Двадцать второй уровень…

Серый Пёс лежит под стеной, а рядом, вполголоса поминая Белого Каменотёса, возится безногий калека. Где-то неподалёку хлопают кнуты, слышатся вскрики и брань. Мимо торопливо шаркают ноги, вереницей катятся тачки: туда – пустые, обратно – нагруженные породой. Только они везут не обычный каменный лом, какой производят в забоях молотки рудокопов, старательно извлекающих всё ценное. В тачки безо всякого порядка навалены изрядные глыбы. У кого одна крупная, у кого две-три поменьше. Натужно скрипят оси колёс, хрипло дышат и тяжело кашляют люди… Совсем недавно здесь стучали зубилами и кайлами проходчики, дравшиеся в глубину. Рудознатцы распорядителя Шаркута заметили в стене штрека розовый гранит, расчерченный, словно письменами неведомого языка, змеистыми багровыми жилами. Точь-в-точь как тот, что, бывало, нёс в своей толще желваки хвойно-зелёного самоцвета. Опытные подземельщики пытались спорить, доказывая, что жила сразу по трём приметам пустая, но за свои хлопоты дождались только кнутов.

«Каттай бы сразу сказал», – буркнул Пёс, и халисунец в кои веки раз с ним согласился. Все нынешние лозоходцы Шаркута не стоили одного темноволосого мальчика, умевшего звать сокрытое в камне. Каттай удостоился серебряной рабской серьги, позволявшей ходить по всему Южному Зубу. Вооружённые надсмотрщики первыми кланялись робкому маленькому невольнику. Он заново обнаружил опалы, которые считали иссякшими, и сам же попытался прекратить их добычу, расслышав голос опасности, вещавшей из глубины. В тот раз Горбатый Рудокоп увёл за собой из неволи сразу восемнадцать рабов. Каттая успел выкинуть из рушившегося забоя Кернгорм по прозвищу Должник, но мальчик не захотел отставать от погибших друзей. Куда он подевался, не знали ни Пёс, ни Динарк. Только то, что он больше не войдёт в пятно дымного света, не посоветует, куда изготовилась свернуть самая богатая жила, не вытащит из-за пазухи тайного свёртка с луковкой и куском хлеба…