— Ты что, не спал совсем? — рассердилась я. — На себя посмотри! Словно это ты у нас умирать собрался, а не я.

Димка улыбнулся. Но едва-едва. Его что-то явно беспокоило, то, что он скрывал от меня. Мы были порознь столько лет, но этого мужчину я знала, как облупленного. Дверь скрипнула, впуская в палату Сеньку. Этот тоже был изрядно помят, видно, что пил всю ночь. Но в руках стаканчик кофе. У меня рот слюной наполнился, так кофе захотелось, но нельзя… В то утро я была удивительно рассеянной.

— Проснулась? — спросил Сенька. — Доброе утро.

Я снова насторожилась. Эти двое явно от меня что-то скрывают!

— Рассказывайте немедленно, — потребовала я. — Что вы от меня скрываете?

— Хочешь кофе?

Я умоляла их три дня уже это кофе принести. Хоть глоточек, контрабандой мимо вахты медсестры. Но эти упертые мужчины упрямо отказывались, несмотря на мои доводы о том, что глоток кофе явно не убьёт меня скорее искалеченного сердца. И что за покладистость?

Сердце вновь сбилось с ритма, напомнило о себе, сторицей отомстив за спокойную ночь, полоснуло острой болью. У меня перехватили дыхание. Они метнулись ко мне, оба. Я стиснула простыню пальцами, закрыла глаза, пережидая.

— Нет, сегодня я не умру, — сказала я. — Говорите!

— Я не хочу, — страдальчески сморщился Димка. — Не хочу, не могу…

Сенька отвёл взгляд. Я могла бы предположить, что мои рыбки сдохли, но вряд-ли их бы так встревожила их погибель. Жизнь в который раз отобрала у меня нечто дорогое. Сенька и Димка здесь, я безмерно рада, что они пришли оба, ожидание дурной вести могло бы убить, если бы опасалась за кого-то из них. Всё от меня ушли, все… кроме Ляльки. Ляля не ушла, она просто спряталась в детство. Я потянулась, пытаясь отыскать сотовый телефон, позабыв, что потеряла его, а о том, чтобы завести новый даже не подумала. Я эгоистичная сука! Упиваюсь тут своей болью позабыв обо всем на свете!

Я пошатываясь поднялась с постели. Раствор с капельницей опустел, иголка вытащена, рука моя была свободна — видимо я спала, и пропустила этот момент. Надо идти. Они, эти мои мучители не дадут телефон, если хотят уберечь меня от новостей. Надо идти на вахту, у медсестёр телефон точно есть… Надо позвонить в клинику и срочно узнать, как там моя Лялька.

— Ты куда, — испугался Димка и подхватил меня под руки, когда меня занесло и я чуть не упала.

— Если вы мне ничего не говорите, я сама узнаю.

Димка меня на руки поднял и стоял так, явно намереваясь не давать мне возможности идти куда-либо самостоятельно. Весьма нелепо, наверняка, со стороны, но в тот я не готова была оценить или улыбнуться. Сенька собой дверь загородил. Церберы, не иначе.

— Ты меня собрался так держать все полгода, которые мне отмерил врач? — едко спросила я. — Или сколько он мне даёт? Три месяца, четыре? Как вариант, можно приковать меня к кровати. И смотреть, чтобы никто из медсестёр ничего мне не сболтнул. Дежурить и спать будете по очереди. А потом я умру и проблема решится. Так?

Димка вздохнул. Сел на кровать вместе со мной на руках. И Сенька рядом. Руку положил на моё колено, а Димка даже кулаки не сжал. Вот удивительно, они если не сдружились, то по крайней мере примирились друг с другом на моем смертном одре. Надо было раньше умереть, и из бы помирила, и не сидела бы сейчас, боясь дышать, ожидая услышать то, что меня добьет и больше всего на свете желая не знать этого.

— Лялька… она умерла. Всё случилось неожиданно, у неё приступ случился, она словно уснула. Впала в кому. А потом так и умерла, во сне. Все было так быстро, что ей не было больно.

— Ей уже было больно, — сухо ответила я, слова отдавались эхом где-то внутри моей черепной коробки. — Хватит. Хватит боли, и правда…

Последние слова я буквально шептала. Надо заплакать. Но плакать так… банально. Димка гладил мои волосы, а я не отрываясь смотрела на Сенькину ладонь, что лежала на моей коленке. Отнюдь не расслабленно лежала. Мне казалось, я чувствую, как бьётся его пульс. В какой-то момент я поняла, что даже не моргаю — глаза заболели. Я словно боялась их закрыть.

— Скажи что-нибудь, — тихо попросил Сенька. — Не молчи, пожалуйста.

— В туалет хочу, — спокойно ответила я. — Пописать. Почистить зубы. Отпусти меня. Я спокойно делаю это сама.

Я поднялась с колен, прошла в ванну. Дверь не запиралась, к сожалению, я бы обязательно заперлась. Но они не позволили её даже прикрыть — категоричным тоном. Она осталась открытой. Я сидела на унитазе и разглядывала угол кровати, который мне отсюда было видно. Ещё виделась штанина и кожаный ботинок. Чей? Не знаю. Мне бы почувствовать себя глупо, да сил не было. Я умылась, тщательно и неторопливо почистила зубы. А потом посмотрела на свое отражение.

Я с рождения была немного смугловатой. Бледнеть аристократично у меня никогда не получалось, и сейчас моя кожа казалась мне цвета изрядно застиранной простыни, которую не раз с упоением кипятили в огромной кастрюле от души насыпав хлорки. Губы синие, сказалась анемия — я потеряла много крови, и несмотря на переливания уровень гемоглобина пока ещё не восстановился. И глаза огромные, чуть не в пол-лица, удивительно спокойные. Единственное яркое пятно во мне сейчас.

— Так лучше, — сказала я одними губами, чтобы не услышали те, кто запретил мне запереть дверь. — Так лучше, Ляль. Что ты ушла сейчас. Теперь я могу умереть спокойно, не переживая о том, что тебя некому любить. Что никто не придёт с тобой играть в куклы, не принесёт конфет. Правда. А те деньги, что я скопила на твоё содержание, свою квартиру, завещаю в фонд помощи наркозависимым. Или ещё куда-нибудь. Надо попросить мальчишек, чтобы вызвали нотариуса. Правда, Ляль?

Лялька мне не ответила. Никогда уже не ответит. Внезапно я разозлилась на неё — бросила меня, опять бросила! Оставила! И никакие рациональные слова, которые я произносила не отменят её смерти. Гадкая смерть! Ненавижу!

Внезапно, мне показалось, что мне мало боли. Что я не искупила и толики того, что натворила. Нет, убивать себя у меня и в мыслях не было, с этим прекрасно справится моё сердце. Но… мне хотелось взять нож, вонзить в свою ладонь и смотреть, как он медленно погружается, как края ранки окрашиваются красным, а потом кровь, капля за каплей скатывается в мойку. Наваждение было сильно. Но… ножа не было.

Я даже на щётку зубную покосилась, но нет, я конечно мазохистка, но не до такой степени, чтобы калечит себя ею. Тянуть время дальше было уже некуда, я вернулась в палату.

— Спасибо, что позволили пописать, — серьёзно сказала я. — Можно, я одна побуду?

— Нет, — синхронно ответили они.

— Нет, так нет, — пожала плечами я.

Они сидели на моей постели, поэтому мне пришлось лечь за их спинами. Даже странно… чего они сидят и молчат? Ляльку оплакивают? Не поверю. Никому она не нужна была, кроме меня, моя глупая Лялька. На глаза навернулись слезы, я поморгала, прогоняя их. Потом, когда останусь одна, тогда и выплачу, если сумею… если успею. Сердце колотилось в груди запертой птицей, я сдерживала его, шепча мысленно — не время, постой… Если сейчас, то снова разрежут, снова спасут. Толку причинять себе дополнительную боль? Надо сначала пореветь в одиночестве, потом в нем же сдохнуть.