Люсиль было не суждено прочесть это письмо. Однажды на скамейке Люксембургского сада Люсиль встретилась с другом генерала Диллона. Генерал был арестован, но надеялся поднять восстание в тюрьме.

Молодую женщину обвинили в участии в заговоре и бросили в Консьержери. Это произошло 5 апреля.

Камилл узнал об аресте жены во время суда и был совершенно раздавлен горем.

На следующий день Камилла Демулена и Дантона отвели на эшафот.

Оба этих человека стали жертвами любви. Они обожали своих жен, иначе ни тот, ни другой не «обуржуазились» бы. Их «уклонизм», как мы сказали бы сейчас, родился в тот день, когда они познали тепло «домашнего очага».

* * *

Шесть дней госпожа Дюплесси прикладывала невероятные усилия, чтобы освободить свою дочь. Она даже написала Робеспьеру, хотевшему когда-то жениться на ее дочери Адели.

«Так что же, тебе мало крови лучшего друга, ты хочешь убить его жену?!

Это чудовище, Фукье-Тенвиль, только что отдал приказ отвести ее на эшафот: через два часа ее не станет. Робеспьер, если ты не тигр в человеческом обличье, если кровь Камилла не окончательно лишила тебя рассудка, если ты еще помнишь о вечерах, которые мы проводили вместе, если ты не забыл о ласках, которые расточал маленькому Орасу, игравшему у тебя на коленях, если ты не забыл, что должен был стать моим зятем, спаси невинную жертву. Если же твоя ярость подобна ярости дикого льва, то арестуй и нас — меня, Адель и Ораса. Приди и разорви нас всех троих руками, дымящимися от крови Камилла; приди же, пусть мы все ляжем в одну могилу…»

— Это письмо не возымела, никакого эффекта: Неподкупный не знал жалости.

Познай он сам радости семейного очага, может быть, он действовал бы по-другому. Увы, в его связи с Элеоной Дюпле не было ничего романтического. Он требовал от этой страстно влюбленной в него молодой женщины совершенно определенных услуг, которые считал необходимыми для сохранения мужского равновесия, дольше он ничего не хотел…

И Люсиль отправилась на гильотину.

В шесть часов вечера 24 жерминаля она радостно воскликнула:

— Наконец-то я снова увижу тебя, о, мои Камилл! — и быстро взбежала по ступенькам на эшафот.

Секунду спустя ее голова покатилась в корзину, и, как свидетельствует палач Сансон, «она, казалось, улыбалась в каком-то радостном экстазе»…

Между тем Дантон, считавший Робеспьера «бабой», воскликнул на эшафоте:

— Если я оставлю свои яйца Робеспьеру, может быть, дела в Комитете общественного спасения пойдут лучше!..

Однако никто не принял его предложение всерьез.

Шаретт, всегда очень любезный с дамами, принял ее очень радушно.

А. БИПО

Легенда свидетельствует, что катоблепас был так глуп, что съедал собственные ноги, даже не замечая этого… Весной 1794 года революция очень напоминала это глупое четвероногое животное. Каждый день Комитет общественного спасения отправлял на эшафот самых надежных и верных революции людей, веря, что борется с подозрительными элементами и контрреволюционерами… Народ мог только радоваться подобному саморазрушению, благодаря которому мало-помалу должен был восстановиться порядок.

Пока парижские революционеры с изумлением познавали все те страдания, которым они четыре года подвергали своих врагов, и умирали, испуская романтические жалобы, господин де Шаретт, возглавлявший в Вандее армию шуанов, по-прежнему вел жизнь одновременно военную и разгульную.

Днем он преследовал синих, посланных Конвентом для усмирения восстания шуанов, а ночью доказывал своим прекрасным подругам, что «бег по зарослям не ослабил его любовного пыла»[103].

Однажды вечером он даже решил доказать, что может быть сразу и капитаном, и любовником. 3 апреля 1794 года, к полуночи, как раз в тот момент, когда он удовлетворял пыл прекрасной госпожи де Монсорбъе, в дверь его комнаты постучали.

— В чем дело? — спросил он, не останавливаясь.

— На опушке леса замечена группа синих. Они направляются к деревне.

— Я не могу сейчас выйти. Поставьте людей на линии первых домов, и пусть враг подойдет поближе.

Шуан отправился передавать приказ господина де Шаретта, ни на секунду не прервавшего любовные объятия.

Через некоторое время в дверь опять постучали.

— Синие медленно приближаются, — сказал голос из-за двери.

— Где они?

— На уровне дома Нивера.

— Пусть десять человек обогнут дом Фульро и войдут синим в тыл.

— Должны ли мы атаковать?

— Нет, только по моей команде!

Как свидетельствует Пьер Гендо, во время этого диалога господин де Шаретт «совершал поступательные движения в честь госпожи де Монсорбье». Изумленная его хладнокровием, она не знала: то ли восторгаться, то ли почувствовать себя оскорбленной. Видя, что любовник явно наслаждается ситуацией, она решила, что уместнее будет восхититься его достоинствами…

Каждые пять минут новый курьер являлся за указаниями, и господин де Шаретт весьма успешно работал «на два фронта».

Расставив своих людей в стратегически важных местах, он положил руку на грудь любовницы и спокойно скомандовал:

— Вперед, в атаку!

Приказ был немедленно исполнен. Тишину ночи разорвали звуки выстрелов, и бой начался. «Господин де Шаретт, — пишет Пьер Гендо, — следил за всеми стадиями сражения. Внимательно прислушиваясь, он воображал все маневры своих солдат, продолжая яростно предаваться любви. Таким образом голова его была занята боем, а гениталии горели в огне наслаждения. Марс и Венера соединились в тот день в этом человеке».

Республиканцы были быстро окружены и уничтожены. Курьер сообщил радостную весть своему командиру через закрытую дверь спальни.

— Браво! — воскликнул он, — вы были великолепны!

То же самое думала о своем необыкновенном любовнике госпожа де Монсорбье.

— Я немедленно допрошу пленных, — сообщил вездесущий господин де Шаретт. — Приведите их немедленно…

Его слова были прерваны страстным криком госпожи де Монсорбье, и вандейский полководец уступил сладострастию.

Он хорошо справился с обеими задачами…

Этот случай стал, естественно, известен всем вандейским амазонкам, и они стали относиться к господину де Шаретту как к полубогу…

Слух о его репутации страстного любовника и сурового солдата стал известен даже республиканцам благодаря одному забавному происшествию.