К бухте вела петляющая среди скал и причудливо изогнутых муссонами деревьев, вымощенная желтовато-серым ракушечником тропинка. Если спускаться к морю было лень (а лень стало уже на второй день), можно было поплескаться в бассейне, который гигантским голубым сапфиром сверкал посреди уютного тенистого патио.

Вилла была обставлена без ненужной роскоши, но тут имелось все необходимое, вплоть до кондиционеров, которые непривычные к здешней липкой жаре сибиряки нещадно гоняли круглые сутки. В число предметов первой необходимости гостеприимные хозяева включили также повариху и горничную. Их явно не случайно было именно двое, и обе опять же неспроста выглядели так, словно только что спрыгнули с обложки одного из тех журналов, которые продаются только в строго определенных местах, только совершеннолетним и только в плотной целлофановой обертке. Судя по скудости гардероба, сошествие этих чаровниц с глянцевых страниц в реальность происходило в большой спешке: их микроскопические халатики практически не оставляли места воображению, а когда дамочки зачем-нибудь наклонялись (что происходило с завидной регулярностью), складывалось совершенно определенное впечатление, что на них отсутствует нижнее белье.

Проверить это было легче легкого, каждый шаг, каждый взгляд и каждый вздох этих горячих латиноамериканских штучек представлял собой грубую и эффективную сексуальную провокацию, но от такой проверки до сих пор без особых усилий воздерживался даже сравнительно молодой и по примеру многих женатиков вечно ищущий приключений на стороне Сумароков. И дело тут было вовсе не в супружеской верности; по его собственному признанию, Сумароков был просто не в состоянии выпить столько, чтобы захотеть переспать с камерой видеонаблюдения или извлеченным из телефонной трубки электронным «жучком».

– Понимаю, что глупо, – рассуждал он, когда после третьего или четвертого стакана на него нападала разговорчивость. – Я же себе потом этого не прощу, все волосы на ж… с корнем повыдергаю, как вспомню, какую возможность упустил. Ведь можно же круглые сутки из койки не вылезать, да хоть с двумя, если здоровья хватит! Но как подумаю, что они каждое мое слово на ус мотают, а в это время где-нибудь за вентиляционной решеткой еще и камера кино снимает – бр-р-р! Так и до импотенции недалеко, честное слово…

– Больно ты им нужен – кино про тебя снимать, – нарочно громко отвечал Гриняк. – Ты не дипломат и не президент, чтобы тебя компроматом шантажировать. И вербовать тебя не надо – слава богу, уже завербовали, сколько же можно-то? Уясни ты, наконец, что мы у них в кулаке! Захотят – приласкают, захотят – раздавят в мясное пюре для грудничков… Сейчас ласкают, так пользуйся, пока есть возможность! Охота тебе за эти шоколадки подержаться – полный вперед! Если что, я – могила, Зинке твоей ни гу-гу. Расслабляйся, пока время есть!

В другое время, в других местах и на трезвую голову они вели совсем другие разговоры. Во время одной из прогулок по окрестностям им посчастливилось найти в лесу срывающийся с вершины скалы небольшой водопад. Вода в нем была ледяная, как в проруби на Крещенье, и Гриняк, на протяжении почти двух десятков лет укреплявший здоровье зимними купаниями, не преминул поплескаться под тугими холодными струями в выдолбленной ими же глубокой каменной чаше. Красиво тут было до умопомрачения, но главными достоинствами этого места являлись полное безлюдье и производимый водопадом шум, делавший бесполезными любые попытки установить здесь скрытые микрофоны.

Выше по склону в гуще леса они наткнулись на электрифицированный забор из колючей проволоки. Это их нисколько не удивило, чего-то в этом роде следовало ожидать, жаль было только убитых током птиц и мелкой лесной живности, что в изобилии висела на проволоке и валялась вокруг. Разумеется, это была тюрьма – комфортабельная, чуть ли не пятизвездочная, но именно тюрьма, а не отель и не чья-то дача, как можно было вообразить, если не приглядываться к мелким деталям наподобие этого забора.

Они загорали тут уже без малого неделю, с того самого дня, когда внезапно нагрянувший на полигон в сопровождении грузовика с солдатами Моралес увез оттуда участвовавших в драке техников и допустившего это безобразие майора Липу. Грузовик на полигон не вернулся; Моралес, наоборот, вернулся, но один, без Липы. Толковать это событие можно было как угодно. Рассудительный и умеренный Гриняк предположил, что механиков по вполне понятным причинам отстранили от работы в тесном контакте с русскими и отправили обратно на завод, а может быть, в родную танковую часть. А проштрафившегося Липу перевели в какое-то другое место – влепили выговор, понизили в звании и отправили на границу ловить колумбийских наркокурьеров, обращать конфискованный кокаин в доход государства. Сумароков, напротив, считал, что всю компанию просто вывезли в укромное местечко и расстреляли к чертовой матери, чтоб другим неповадно было. Теория была излишне смелая, ничем, в том числе и здравым смыслом, не подтвержденная, но в глубине души Алексей Ильич Гриняк и сам почему-то склонялся именно к ней. Поэтому, когда генерал на неожиданно чистом русском языке приказал им загнать машину в укрытие и грузиться в джип, оба решили, что эта поездка станет последним путешествием в их жизни.

Генерал, к слову, оказался мужиком неглупым и проницательным. Едва отъехав от лагеря, он высказался в том смысле, что пытаться напасть на него с целью свернуть шею, завладеть машиной и совершить побег не стоит. «Бежать вам незачем и некуда, – объявил он, вертя баранку. – Никто здесь не желает вам зла, и я, пользуясь случаем, еще раз приношу вам извинения за прискорбный инцидент, жертвой которого пал ваш товарищ. Мне жаль, что я не успел свести с ним близкое знакомство, он был настоящий мужчина и истинный патриот, и вдвойне неприятно, что он погиб в результате глупого недоразумения. Так, к сожалению, случается: из-за оплошностей, допущенных государственными мужами, гибнут простые, ни в чем не повинные, хорошие люди… Жаль, очень жаль!»

Далее последовал пространный монолог, из которого пассажиры уяснили, что, коль скоро нормальная работа экипажа без знающего механика-водителя невозможна, им вовсе не обязательно потеть и кормить москитов на полигоне. Переговоры о вербовке недостающего члена экипажа уже ведутся, а до его прибытия сеньорам предлагается погостить на правительственной даче на побережье – увидите, вам понравится!

Еще они уяснили, что генерал Моралес – большой любитель поговорить, буквально упивающийся звуками собственного голоса. Это было даже хорошо; не будь у него этого бьющего в глаза недостатка, он выглядел бы вполне приличным мужиком, каковым не являлся по определению. Симпатия, испытываемая к врагу, сильно усложняет жизнь; куда лучше, если его рожа так и просит кирпича, а изо рта непрерывным потоком льется болтовня, которую буквально подмывает остановить, схватив табуретку и наотмашь съездив оратору по сопатке.

Именно таким человеком был сеньор Алонзо Моралес. Стелил он мягко, а насчет того, каково будет спать, сомневаться не приходилось: сколько ни говори о прискорбном недоразумении, кража останется кражей, обман – обманом, а свидетели всего этого проживут ровно столько, сколько сочтут нужным воры и обманщики в погонах с большими звездами.

Мир между ними восстановился давно. Слегка поостыв, выслушав доводы Гриняка и поразмыслив, Сумароков нашел в себе силы вслух признать, что Алексей Ильич прав: кулаками и бранью тут ничего не исправишь. Положение, в котором они очутились, было близко к безвыходному, и даже геройски погибнуть по примеру Сердюка они не могли: как совершенно справедливо заметил Гриняк, их пребывание здесь было щедро оплачено в твердой валюте, и кто же станет попусту швыряться деньгами, отстреливая вышедшие из повиновения ценные кадры?