– …и на самом деле, эээ, это так и есть, – заканчивает Брэтт, и мы с Люком снова прыскаем со смеху.

В целом это практически идеальный день. Мы доходим до речки – правда, одному Брэтту хватает смелости в нее залезть. Повернув обратно, мы немного сбиваемся с пути и не сразу находим наши палатки, но никто не пугается всерьез. Мы с Люком непринужденно болтаем и выглядим счастливыми и влюбленными. Я даже начинаю привыкать к камере Уиллоу. Я решаю, что, когда она меня снимает, лучше всего начинать дурачиться. Это безопаснее, да и смотреть на веселую девушку гораздо приятнее, чем на сломленную, усталую и печальную.

Поэтому стоит третьему глазу Уиллоу обратиться ко мне, как я начинаю играть на публику. Мы с Брэттом исполняем победный танец, когда понимаем, что наконец движемся в правильном направлении. Уиллоу просит меня сделать что-нибудь интересное, и я прячусь за деревьями, выкрикивая «ку-ку», а потом кружусь под куполом из листьев, вытянув руки в стороны и подняв голову к небу.

И вскоре я начинаю чувствовать себя той девушкой, которой притворяюсь. Я ощущаю себя счастливой и свободной, словно совсем другая Джесси. Все это время Люк наблюдает за мной, улыбаясь уголками губ. Мне приходит в голову, что, пока мы были вместе, из-за его учебы нам ни разу не представилось шанса просто повеселиться с друзьями. Возможно, рядом с другими людьми – не с его родственниками, – я веду себя не так, как он привык. Или, может быть, всего на минуту он видит ту Джесси, которой я пытаюсь стать. Кого-то другого, а не ту девушку, которая уничтожила его семью, разрушила его жизнь и разбила ему сердце.

СЕЙЧАС

Как выясняется, мое второе имя – лицемерка. Я постоянно говорю Эрни, что нужно гулять и дышать свежим воздухом, хотя сама почти никогда не выхожу из дома.

Я успела забыть, каково это – улыбаться от всего сердца. Не проводить каждое мгновение в ожидании того, что вселенная вот-вот обрушит на мою голову заслуженную кару. Из чего вовсе не следует, что я перестала ее заслуживать. Просто впервые за эти месяцы моя жизнь перестает делиться на серию «до» и «после», «тогда» и «сейчас». У меня остается одно только сейчас. Этот момент с Уиллоу, Брэттом и Люком. Хоть, конечно, он во многом основан на лжи.

Уиллоу и Брэтт не знают правды обо мне. Люк ее знает и поэтому втайне меня ненавидит.

Мы с Брэттом успешно справляемся с задачей разжечь костер, пока Уиллоу и Люк уходят к машине за едой для ужина.

– Отличный костер, – хвалит нас Люк. – Наверняка отпугнет всех гризли в округе.

– Здесь правда водятся гризли? – спрашивает Уиллоу с ноткой паники в голосе. Впервые за день у нее в руках нет камеры.

Я шлепаю Люка по руке.

– Он просто считает себя очень смешным.

– Ну, если тут есть койоты, – говорит он, – тогда могут быть и гризли тоже. Да и вообще кто угодно. Лохнесские чудовища. Динозавры. Мамонты.

Уиллоу бросает на Брэтта обеспокоенный взгляд.

– Я же просила тебя выбрать для нашей поездки самое безопасное место!

– Уиллоу, он шутит, – говорю я, обнимая ее за плечо.

Кажется, Люка мучает раскаяние.

– Прости. Джесси права. Я идиот.

Уиллоу стукает кулачком по плечу Люка и присаживается возле костра.

Наш ужин сделан по рецепту, который Уиллоу нашла в интернете. Она приготовила дома сосиски и завернула их в фольгу вместе с нарезанным сладким перцем и луком, предварительно залив все это оливковым маслом. Теперь мы нагреваем эти свертки на огне, а потом едим содержимое.

На десерт у нас обжаренные на костре маршмеллоу.

– Мне кажется, нам стоит поиграть в небольшую игру. Каждый по очереди поделится каким-нибудь своим секретом, – говорит Уиллоу.

– Серьезно? – стонет Брэтт.

– Я начну, – говорил Уиллоу. – Я очень скучаю по Техасу, но мне начинает тут нравиться. Не в смысле прямо вот тут, – поправляется она. – Я имею в виду в Винчестере. Ну, в общем, вы поняли. Жалко, что мы все разъезжаемся через пару недель. Ну почти все.

Уиллоу бросает на меня многозначительный взгляд. Люк тоже смотрит в мою сторону, но ничего не говорит.

Никто не спешит делиться своими секретами, и Уиллоу продолжает.

– А еще теперь я нравлюсь себе гораздо больше, чем раньше.

– Ты всегда была шикарной, малышка, – говорит Брэтт. – Я видел твои фотки в детстве.

– Ладно, я всегда выглядела приемлемо, – признает Уиллоу.

– Шикарно, – в один голос поправляем ее мы с Брэттом.

– Ладно, – улыбается она. – Как скажете. Но у меня были огромные проблемы. Я ненавидела свое тело. Свои волосы. Свое лицо.

– Быть такого не может, – говорит Брэтт.

– Когда я смотрелась в зеркало, то видела там чудовище, – говорит она. – Но потом моя тетя погибла в авиакатастрофе, и я словно проснулась. Знаю, звучит банально, но я поняла, что в глобальном смысле все то, что я так в себе ненавидела, не имеет никакого значения. Конечно, макияж, симпатичная одежда и все такое – это здорово, и иногда такие вещи помогают мне почувствовать себя лучше, но меня спасло совсем другое. Меня спасло то, что я вдруг осознала: я не хочу выглядеть идеально, если во мне при этом не будет ничего большего. Я могу быть и красивой, и какой-нибудь еще. – Она улыбается. – Я по-прежнему не переношу свои гигантские ноги, но со всем остальным можно жить.

– Ты потрясающая, – говорю я и обнимаю Уиллоу одной рукой.

Когда Уиллоу впервые упомянула свое преображение, я подумала, что она говорит о новой одежде или неожиданном дорогостоящем макияже. Я бы очень хотела хотя бы чуть-чуть приблизиться к такому принятию себя. Я бы очень хотела хотя бы поверить, что для меня существует такая возможность.

Следующие пару секунд мы молчим, а потом, к моему изумлению, заговаривает Люк. Хотя, возможно, больше всех удивляется он сам.

– Моя мама больна, – говорит он. – А я чертов трус, сбежавший из дома, чтобы не смотреть, как она умирает.

Произнося эти слова, Люк смотрит на огонь. Я сижу рядом с ним и прекрасно понимаю: Уиллоу и Брэтт ожидают, что я, как образцовая девушка, сейчас же обниму его и начну утешать. Но в этот момент я не могу притворяться. Люк заставляет себя говорить правду. Самое меньшее, что я могу, – это дать ему выговориться, не повисая на нем и не вынуждая притворяться, что ему нужны мои утешения.

Тогда Уиллоу наклоняется через меня и гладит его по коленке.

– Господи, Люк, мне так жаль. Звучит ужасно.

– Да, мужик. Я такого даже представить себе не могу, – говорит Брэтт.

Я единственная ничего не говорю. Я размышляю: почему мир перед глазами вдруг покрылся пеленой? Может быть, это виноват дым от костра, а может быть, мои слезы.