– Теперь мое признание будет звучать по-идиотски, – говорит Брэтт. – Я собирался сказать, что боюсь не получить футбольную стипендию или что-нибудь в таком духе. Извините. У меня пока никто не умирал.

Пусть это не слишком весело, но его слова разгоняют мрачную атмосферу, и мы все смеемся.

Я пытаюсь придумать, что сказать, чтобы при этом не вывернуть себя наизнанку.

– Мне кажется, я никогда не говорила вам, что знаю наизусть все песни в стиле кантри, которые только крутят по радио.

Полная чепуха.

Эти слова звучат в моей голове голосом Люка.

За моим «признанием» следует мучительно громкая тишина. Я чувствую на своей щеке взгляд Люка.

– Ну что ж, пожалуй, нам всем пора спать, – говорит Уиллоу. – Как будем ложиться? По парам или девочки с девочками, а мальчики с мальчиками?

Она бросает в мою сторону – как ей, очевидно, кажется – незаметный взгляд. Видимо, все еще подозревает, что мы с Люком «бережем свою невинность».

– По парам, – говорит Люк, поднимаясь на ноги и отряхивая шорты.

Брэтт принимается тушить костер.

– Договорились, – отзывается Уиллоу и бросает на меня еще один очень заметный взгляд. Я краснею. – Ну тогда всем доброй ночи!

Прежде чем последовать за Брэттом в одну из палаток, она заключает меня в долгие объятия.

– Я так рада, что ты поехала вместе с нами.

По какой-то причине от нежности в ее голосе к моим глазам вдруг подступают слезы.

– Я тоже очень рада, – признаюсь я.

Люк подходит ко второй палатке и наклоняется, чтобы зайти внутрь. Я иду за ним. Мое тело горит при мысли о том, что мне предстоит провести ночь в такой непосредственной близости от него. Почему он сказал, что мы будем спать парами? Явно подумал, что так будет достовернее. Наверное, это я повела себя по-идиотски: не нужно было отрицать догадки Уиллоу о том, что мы соблюдаем целомудрие.

Жара не спадает, поэтому Люк не залезает в спальник, а ложится поверх него. Он не утруждает себя тем, чтобы переодеться, поэтому я тоже решаю остаться в той одежде, которая сейчас на мне. Я взяла с собой хлопковую майку и пижамные шорты, в которых коже дышалось бы лучше, чем в джинсовых, но я не собираюсь раздеваться при Люке, если он не будет делать того же.

Следующие несколько минут я бесцельно застегиваю и расстегиваю рюкзак, а также проверяю телефон, хотя связь пропала еще за час до того, как мы добрались до места назначения. Если бы здесь и правда водились гризли или койоты, мы были бы обречены.

Когда у меня больше не остается поводов не ложиться, я опускаюсь на свой спальный мешок, каждой клеточкой тела чувствуя Люка всего в паре сантиметров от себя. Мы оба лежим на спине, уставившись в темный брезент над нашими головами. По его дыханию я понимаю, что он не спит.

Мои мысли возвращаются к словам, которые он сказал, сидя у костра. Я знаю, что он разговаривал не со мной и явно не жаждет услышать мои комментарии, но я не могу удержаться. Я должна это сказать.

– Ты не сбежал из дома, – говорю я, и мой голос звучит хрипло и тихо.

Проходит так много времени, что я уже не жду реакции, но Люк все-таки отвечает.

– Сбежал, – односложно произносит он.

– Мэл сама уговорила тебя уехать. Ты сделал это ради нее.

– Похоже, в этом я себя и убедил. – Он говорит так же тихо, как и я. – Чтобы спокойно спать по ночам. Но неужели ты думаешь, что я не испытал облегчения, когда уехал? В общежитии мне нужно было беспокоиться только о том, чтобы не проспать на пары, или что мой сосед по комнате слишком громко храпит, или где найти девушку, с которой можно потусить.

У меня замирает сердце.

Люк прочищает горло.

– Это было после тебя.

Я верю, что так оно и было, но все-таки не могу понять, зачем вообще он это сказал. Ему хотелось меня задеть или он просто говорит все, как есть? Может ли быть такое, что он постоянно хочет меня задеть?

– Ты козел, – по-прежнему полушепотом говорю я.

Он не извиняется, не берет свои слова обратно и не пытается оправдаться.

– Ты не едешь в университет в сентябре?

– В этом году нет.

– Почему?

Потому что мне еще рано начинать жизнь заново. Потому что я еще не придумала, как перестать быть собой.

– Не знаю, чем хочу заниматься, – отвечаю я.

Я не хочу это обсуждать. К тому же я никак не могу понять, что Люк имеет в виду, когда говорит о своем побеге, поэтому я возвращаюсь к этой теме.

– Если бы ты хотел сбежать, то не возвращался бы так часто. Да и сейчас тебе необязательно быть дома.

– У козлов тоже есть совесть, – отзывается он. – Когда Ро… После того, как он…

Люк не может произнести это слово, и я сглатываю комок.

Я вспоминаю, как соврала, сидя у костра. Как не сказала, что тоже потеряла любимого человека.

– После Ро я сидел дома до января, – говорит Люк. – Маме становилось все хуже, и я знал, что не должен возвращаться в университет, но все равно вернулся. Сочинил какую-то чушь насчет того, что не хочу потерять стипендию. Просто мне было невыносимо оставаться в этом чертовом доме.

– Это не твоя вина.

Когда Люк заговаривает снова, в его голосе звучит нотка злости.

– Почему тебе так хочется меня оправдать? Ты так помешана на том, чтобы думать о нас троих только хорошее. Обо мне, о маме и о Ро.

От его слов я вздрагиваю.

Потом он добавляет:

– Я очень в тебе это любил.

Любил.

Мы ни разу не произносили этого слова, но оно всегда было с нами – эта горячая, бурлящая лава находилась в самом основании всего на свете.

И он использовал его в прошедшем времени, потому что сейчас уже не октябрь. После меня были другие девушки. И теперь Люку удается притворяться, что он может меня выносить, только когда он притворяется, что любит меня.

– Когда семестр закончился, я записался на дополнительные занятия, чтобы закрыть курсы, которые я не закончил в первом семестре. Я мог вернуться домой в мае, но дотянул до конца июня. Я приехал, только когда у меня закончились отговорки. Только когда она уже почти не могла стоять на ногах.

Его голос сочится злостью и ненавистью к себе.

– Я вообще к ней не приходила, – произношу я.

– Она не твоя мама.

Эти слова должны бы причинить мне боль, но они кажутся лишь отзвуком того, что сказал Роуэн в прошлом году.

– Но она остается одним из самых важных людей в моей жизни, – говорю я.

– Ты думала, что она обо всем знает, – отвечает он, и мы оба понимаем, что он имеет в виду.