Мучительно искал Владимир союзников, напряженно думал, чем же еще, кроме власти княжеской, можно спаять это хрупкое единение. И находил.

Союзник был все тот же – Византия. Смертельный, лютый враг Хазарии. Византия – наследница всего, что накопила древняя Южная Европа от времен эллинских. И это тоже противостояло Хазарии, считавшей свое родство от Востока, от сынов Авраама, времен фараона египетского. Как-то монах печорский, разговаривая с Владимиром, обронил фразу, что и византийцы не эллины, и хазары-иудеи не евреи ветхозаветные. А вовсе это иные народы – только вера прежняя…

И Владимир долго его выспрашивал, как это.

Монах пространно объяснял, как, сменяя друг друга, приходили и уходили народы и в Хазарию, и в Византию. Но если в Византии все переплавлялось в горниле великой античной культуры, то Хазария не имела корней. Поэтому если всякий живший в Византии старался доказать, что он грек, что он наследник богатства этой земли, то в Хазарии раввины десятки лет потратили, чтобы придумать, каким образом населявшие окрестности Каспия тюрки могут быть потомками евреев. Да так и не доказали. Малая часть – верхушка каганата, в основном действительно потомки прибывших сюда евреев-беженцев из Ирана – раввинам верила, а остальное население и слушать не желало. Как поклонялись своим идолам, так и продолжали поклоняться, а принявшие добровольно, без принуждения, христианство шли на любые муки за веру свою и даже все чаще именовали себя не «хазары», а по роду занятий – либо «бродники», либо «черкасы», стрелки из лука. И братьями своими считали христиан, а не родственников по крови. Вот это и запало в голову князя. Не разбирая, кто есть кто в каганате и кто кому родня, а кто нет, он понял одно: можно верою скрепить народ! Но, глядя на хазарские события, понимал – можно и расколоть!

Там, что в Итиле, что в Тьмутаракани, стена непреодолимая стояла между хазарами разных вер. Соединения не происходило. Не сливались близкие племена в единый народ. И причиной тому – вера иудейская! Она вела родословную каждому кагану она строго следила, от какого рода человек. И ежели матерью ребенка была еврейка – полностью забирала его в еврейскую общину, а ежели хазаринка – исторгала. И никто тут ничего поделать не мог. Много в Хазарии было таких изгоев, которых хазары не считали хазарами потому, что отец еврей, а хазары-иудеи не считали евреями потому, что мать хазаринка.

Какая же сила – общая вера, стало особенно ясно в двух походах на болгар камских и волжских. Давно ли они, как и славянские племена, друг с другом воевали? И даже когда принимали ислам, народ их раскололся. Часть не оставила своих языческих богов и ушла в леса. Казалось бы, должны болгары волжские и камские ослабнуть. Но не вышло сего! Болгары стали много сильнее, хотя числом чуть не вдвое уменьшившись.

– Почему? – распытывал Владимир бояр и воевод, послов заморских и гостей иноземных.

– Потому, – сказал кто-то из торговавших с болгарами, – мусульмане единоверцев в рабство не продают! Ислам запрещает торговать братьями по вере.

Это был сокрушительный довод.

– Евреи тоже своих не продают… – слабо вякнул другой.

Но его перебил византийский посол:

– Как это? А разве не братья продали Вениамина? Да и мусульмане тоже… приторговывают.

– Закон не велит.

– Закон и христианам не велит.

– Так ведь и не торгуют.

– Христианами не торгуют, но как у мусульман есть разные, так и христиане не одинаковые. Потому что христиане иных христиан продают.

Так говорили и спорили долго. Владимир не слушал, он думал о том, что выбирать веру придется все равно. Потому что ввести общее божество и почитание всеми богов единых, языческих, не удалось. Новгородские погромы войну напоминали, настолько не принимали упрямые новгородцы киевского Перуна. В Киеве таких драк нет, а все же на капище каждый несет жертвы только своему идолу, а в сторону иных плюет.

Так бы и шли споры, пока не случилась однажды история особенная.

Пришла дружина из лесов муромских. Привел воев соловых, светлоглазых князек ихний Сухман. Как называли его воеводы – Сухман Одихмантьевич.

– А не родственник ли он Соловью-разбойнику, коего Илья во дворе теремном зарезал? – насторожился князь. – Тот вроде тоже Одихмантьевичем звался?

Кинулись узнавать и тут же сообщили весть неутешительную:

– Соловей Сухману родным дядей приходится.

– Вот это да!.. – ахнул князь и велел предупредить Илью, пока сам не отправит дружину Сухмана куда-нибудь подальше от Муромца.

– Только нам тут резни кровавой не хватало! – кряхтел и ахал старый Добрыня. – Охти, болести мои…

Но, к удивлению всей дворни и всех мужей нарочитых, Илья тут же прискакал в Киев.

– Куды тебя нелегкая принесла? – кричал на него Добрыня. – Я те ратиться на дворе княжеском не позволю!

Илья, ничего не отвечая, снял меч и все оружие, снял кольчугу и, оставшись даже без зипуна, который надевался под кольчугу, в одной рубахе пошел в гридницу, где пребывал Сухман.

– Ты че?! Ты че задумал?! – кричал испуганно Добрыня, зная, что Илья и без доспеха воинского, и без меча боец страшный.

Потому, наверное, в гриднице разом смолкли голоса, придавленные страхом, когда в нее вошел богатырь. Мгновенно образовалась улица настоящая, в конце которой сидел на нарах финский воин.

– Ты Сухман, племянник Соловья? – спросил своим рокочущим басом Илья.

– Я! – ответил, поднимаясь, Одихмантьевич.

Воины, бывшие в гриднице, потянулись к ножам и калдашам, висящим у пояса, готовясь к лютой резне.

Но Илья вдруг пал на колени перед Сухманом.

– Прости, Христа ради! – сказал он раздельно. – Я твоего дядю убил.

Гробовая тишина повисла в огромной гриднице, набитой десятками людей.

– Именем Господа и Спаса моего прошу – прости, – повторил Илья.

Многим были непонятны слова его. Странна была вся ситуация. Илья, убивший врага, просил прощения у его родича, хотя, по мнению всех воевод и даже князя, убийство было оправданно. Это скорее было не убийство, а казнь лютого разбойника…

Но произошло нечто неожиданное.

Сухман шагнул к коленопреклоненному Илье и с дрожью в голосе торжественно произнес:

– Отец наш Небесный заповедал прощать! И я прощаю тебя именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Встань, брат мой!

Натужась, он поднял за плечи Илью, и они стиснулись в объятиях. Сухман снял с шеи гайтан с крестом и надел его на Илью; Илья передал свой крест Сухману…

– За кого Бога молить? – спросил Илья.

– Поминай раба Божия Алексея, – ответил Сухман.

Илья поклонился ему в пояс и вышел.

Несколько дней гудел Киев, перебирая все подробности и мельчайшие детали происшествия, ибо никогда не было такого прежде.