Вообще-то, день выдался удачным. Радиопередачи прошли хорошо (если не считать опоздания Золовкиной, но он к этому уже привык), в конце дня даже появилась СЕНСАЦИОННАЯ НОВОСТЬ, которая, безусловно, прибавит городскому радио популярности, а теперь его ожидает аппетитный ужин — как награда за труды. Совесть его чиста.

Правда, эта самая СЕНСАЦИОННАЯ НОВОСТЬ несколько затмила сообщение, которое он сделал в утреннем эфире: про археологическую экспедицию. Наверняка самые смышленые детишки обратили на это внимание. Левенталь не блефовал. Он действительно собирался начать собственные раскопки следующим летом. Он знал, куда пойти. Пока не знал, что будет искать, но в том, что обязательно что-нибудь найдет, он не сомневался.

Ничего. Когда вся эта шумиха с бешеной собакой уляжется, он еще раз повторит объявление про экспедицию.

Левенталь поспешил домой, предвкушая то, что ожидало его после макарон с килькой.

Его ждала ТАЙНА. Тайна, которая, как строптивая женщина (по части женского пола у Левенталя опыт был небольшой, и он уже не надеялся наверстать упущенное, но, по крайней мере, так писали в романах, прочитанных им в далекой юности), дрогнула и покорилась, слегка откинув вуаль, скрывающую прекрасное лицо.

Жгучая ТАЙНА. Левенталь чувствовал это. Почти двадцать лет он бился над шифром, прежде чем начал что-то понимать.

До той поры странные значки отказывались поведать ему свой смысл. Честно говоря, он и сейчас знал очень мало. Ему только удалось расшифровать карту. Или ему казалось, что удалось?

В его руках была ТЕТРАДЬ в черном кожаном переплете.

Происхождение этой тетради было весьма туманным. Как-то к нему пришел Тамбовцев с прежним участковым, Кирсановым, и спросил: мол, не поможет ли он расшифровать кое-какие записи? Тамбовцев положил перед ним на стол толстую потрепанную тетрадь, скрепленную кожаным шнурком. Левенталь снисходительно усмехнулся и приготовился прочесть краткую лекцию о маленьких хитростях тайнописи, но Тамбовцев прервал его, сказав: «Вы сначала взгляните».

Ну что? Тетрадь как тетрадь. На обложке крупными золотыми буквами было написано: «История Горной Долины». Написание букв современное, значит, она не может быть слишком старой. Он сразу заявил об этом, как о факте решенном. Тамбовцев кивнул: «Ну а дальше что?»

Левенталь открыл тетрадь и был сильно поражен. Мелкие непонятные значки, которые, казалось, расползались по голубоватому листу, как таинственные насекомые, не походили ни на один из известных Левенталю языков. А он их знал много. Ну, если уж быть точным, он знал не сами языки, а написание букв.

Левенталь наморщил лоб, почесал в затылке и сказал, что ему нужно время для того, чтобы во всем разобраться. Тамбовцев с Кирсановым переглянулись. «Ну что же, — сказал доктор. — Разбирайтесь». Так тетрадь попала к Левенталю.

Прошел месяц, но Левенталь нисколько не продвинулся в своих исследованиях. Правда, он сделал несколько странных наблюдений, но они были связаны с самой тетрадью и никак не приблизили его к пониманию написанного. Точнее, начертанного.

Сначала он попытался решить задачу в лоб. Он предположил, что каждый значок должен обозначать какую-то букву, и стал выписывать (правильнее сказать — вырисовывать) все значки подряд. Когда их количество перевалило за сотню, Левенталь забеспокоился: он не знал языка, в котором было бы столько букв. Вскоре его ожидало еще одно, гораздо более неприятное, открытие. Оказалось, что НИ ОДИН значок — а всего в толстой тетради их было примерно пятьдесят тысяч — в тексте (если это можно было назвать текстом) не повторяется.

Итак, он имел пятьдесят тысяч разных значков и не догадывался, что они означают. Причем располагались они подряд, безо всяких промежутков. Он даже не знал, с какой стороны подойти к решению этой задачи.

Тогда он сам пошел к Тамбовцеву и сказал: «Валентин Николаевич, давайте поговорим начистоту. Откуда у вас эта тетрадь? Поверьте, я спрашиваю не из праздного любопытства. Я думаю, что точное знание происхождения поможет найти ключ к шифру. В том, что это — шифр, я не сомневаюсь. Ведь название написано на обычном русском языке, значит, логично предположить, что и весь текст изначально был написан на русском».

На самом деле он сильно сомневался. Во-первых, в том, что это текст. Во-вторых, в том, что он был написан на русском. А в-третьих, в том, что он зашифрован.

Скорее, это просто система знаков, думал Левенталь, и каждый знак означает предмет, явление, процесс и качество предмета. Почти как иероглифическое письмо, только иероглифов получалось раз в десять-двенадцать больше, чем в китайском языке. И все эти значки складываются не просто в текст, а в цельную картину. Однако этими соображениями он предпочел с Тамбовцевым не делиться.

Валентин Николаевич покряхтел, почесал переносицу, но потом все же признался. Таинственную тетрадь он нашел у своей не менее таинственной пациентки, Екатерины Воронцовой.

«Может, надо спросить у нее?» — поинтересовался Левенталь. Тамбовцев как-то вяло откликнулся на его предложение. «Вряд ли из этого что-нибудь получится», — сказал он. «Почему?» — «Она не хочет ни с кем разговаривать». «И все же я попробую», — решился Левенталь. «Пожалуйста».

И вот однажды, нарядившись в свой самый лучший костюм, купив коробку конфет, Левенталь отправился в маленький домик на Молодежной — Екатерина к тому времени уже жила отдельно.

Он деликатно постучал в калитку. Ему никто не открыл. Тогда, нарушая деревенский этикет (Горная Долина, хоть и называлась городом, по сути всегда оставалась деревней), Левенталь прошел в глубь маленького дворика и поднялся на крыльцо. Тихонько постучал в окно и, прочистив горло кашлем, сказал:

— Екатерина… м-м-м… — Он поймал себя на том, что не знает ее отчества. Как, впрочем, никто в Горной Долине его не знал. — Откройте, пожалуйста. Мне надо с вами поговорить. Насчет вашей тетради.

Вопреки опасениям Тамбовцева, он услышал щелканье засова. Дверь открылась. На пороге стояла статная красивая женщина. Он никогда прежде не видел Екатерину. Городок переполняли различные слухи, всем хотелось увидеть странную пациентку, найденную, если верить Кирсанову (а как можно поверить в такую чушь?!), прямо посреди чиста поля, но Тамбовцев никого не пускал на второй этаж больницы, где прятал Екатерину и ее дочек-близнецов. Потом Екатерина переехала в старый дом на отшибе, и любопытные горожане потянулись к нему под различными предлогами, но не тут-то было! Екатерина никого не пускала на порог, а Тамбовцев, как сторожевой пес, всегда почему-то оказывался поблизости. Он разгонял любопытствующих: «Идите, идите! Что вам тут, цирк, что ли? Вон, поезжайте в Ковель и сходите в шапито, а тут нечего делать». Если Тамбовцева рядом не было, то вдоль Молодежной, как грозный истребитель, барражировал Кирсанов. Он говорил примерно то же самое, но в более эмоциональной форме. Если и он был чем-то занят, роль стража выполняла Лиля, жена Кирсанова. Словом, Левенталь оказался единственным, кто был допущен к Екатерине.

Воронцова открыла ему дверь. Левенталь поблагодарил и вошел. Екатерина указала ему на стол. Левенталь придвинул табурет и сел к столу.