а херсонское руководство распределило ответственность за строительные работы между тринадцатью компаниями-подрядчиками, большинство из которых в итоге к строительству так и не приступили[555]. Наотрез отказывались помогать юго-восточные регионы республики, то есть наиболее удаленные от Чернобыля и в массе своей русскоязычные. Не только дружба народов дала слабину, то же касалось и отношений соседних областей.

Подобные решения были обусловлены рядом факторов. Последствия взрыва в меньшей степени затронули юго-восток, располагавший поэтому дополнительными ресурсами. Но спустя некоторое время на повестке оказались уже местные строительные проекты, поскольку вернувшиеся домой из Чернобыльской зоны добровольцы нуждались в жилье и медицинском уходе. Так, донецкие чиновники пытались выкроить деньги на строительство многоквартирного дома для ликвидаторов, заработавших в Чернобыле инвалидность. Донецкий горком счел, что новый жилой дом для чернобыльцев станет отличным примером того, как даже «в столь непростой политической ситуации» партия готова оказать «помощь всем нуждающимся»[556].

Однако же все возрастающий абсентеизм – как на уровне республик, так и на уровне областей – с каждым шагом затруднял проведение подобной политики. Помимо «дружественных» народов и регионов, другими заметными «уклонистами» на чернобыльских стройках были военные. В Ташкенте именно военные отвечали за строительство Сергели, но в Славутиче главная роль была отведена бригадам из восьми республик. Но это, конечно, не означает, что армия не принимала деятельного участия в ликвидации последствий катастрофы: внимание военных было сосредоточено на территории самой АЭС, где они принимали все ключевые решения. Более того, по всему Союзу прокатилась волна призыва добровольцев, отправлявшихся в особо опасные радиоактивные зоны [Marples 1988: 184]. Один узбекский военнослужащий вспоминает, что сразу понял, куда его отправят, как только получил повестку из местного военкомата[557]. А к молодому человеку в Старом Осколе люди в форме пришли прямо домой, велев, чтобы тот был в военкомате к шести утра; он попытался объяснить, что у него жена и ребенок, что они в отъезде, но тщетно – проститься с родными (быть может, в последний раз) ему так и не позволили [Богданович, Карапетян 2006: 73].

Можно заключить, что подобное поведение вполне типично для авторитарного государства, в котором армия пользуется привилегированным статусом, однако это слабо отражает ситуацию в целом. К 1990 году уже до украинского ЦК дошли жалобы военных на то, что многие республики не пускают солдат в Чернобыль[558]. Когда же из ЦК обратились с этим вопросом к Минобороны, там ответили, что ничем не могут помочь, поскольку республики категорически отказываются отправлять военнослужащих в радиоактивные зоны[559]. Отказ союзных республик присылать солдат означал, что придется обойтись местным контингентом, напрягая, соответственно, местные резервы. А поскольку львиная доля этих резервов формировалась за счет сельских областей, все это негативно отозвалось на их экономике[560]. Несмотря на то что задача военных была совершенно иной, чем ставившаяся перед рабочими в Славутиче или на стройке небольшого поселка, реакция на нее и республик, и украинских областей была столь же сумбурной.

Помимо попыток добиться помощи с военным контингентом, киевское партийное руководство стремилось сократить сроки службы для ликвидаторов и наладить систему выплат. Одна за другой поступали жалобы на неравнозначную оплату труда, когда выполнявшие одну и ту же работу получали за нее разные выплаты в зависимости от министерства, к которому были приписаны. В 1990 году украинский ЦК обратился с этим вопросом в Кремль. Такая ситуация явилась логичным следствием переусложненной системы вознаграждений, вызывавшей уйму вопросов еще в Ташкенте. Но если в Ташкенте финансовые льготы рассчитывались так, чтобы покрыть содержание дома и семьи, пока ее глава трудится на восстановлении города, то в Чернобыле необходимо было учитывать массу иных факторов риска; каких именно – никто с уверенностью не знал. Неразбериха с выплатами порождала общественное возмущение в самых неожиданных ситуациях. Так что, когда Легасов заметил, что «они [добровольцы] и правда получали высокую зарплату», он лишь поверхностно коснулся чрезвычайно сложной проблемы [Legasov 1987: 12].

Полная расшифровка замысловатых деталей системы вознаграждений внесет еще большую путаницу в и без того непростую историю, но базовые принципы нам все же следует рассмотреть, поскольку это поможет нам лучше уяснить характер чернобыльского добровольчества. В промежутке между взрывом четвертого энергоблока и крушением Советского Союза особые финансовые привилегии полагались в трех случаях: выплаты ликвидаторам, рисковавшим жизнью; обеспечение рабочих, окончивших выполнение возложенных на них задач; компенсации бывшим жителям Припяти и прочих населенных пунктов в загрязненной зоне. К тому же эти три категории порой переплетались между собой, еще более запутывая уже политически шаткую ситуацию.

Денежные надбавки, полагавшиеся в первом случае, побуждали граждан отправляться добровольцами в Чернобыль, а тех, кто оказался там по призыву, – к выполнению более опасных задач. В 1988 году украинский ЦК выпустил пятнадцатистраничную брошюру, в которой для руководителей на местах разъяснялась система привилегий[561]. Буклет был составлен в формате «вопрос – ответ» и описывал случаи, в которых двойная выплата может стать тройной, продолжительность рабочей недели, надбавки за работу в выходные и праздники (прежде были жалобы на то, что рабочих незаконно заставляли работать по выходным). Несмотря на громоздкую систему, рабочие понимали, что добровольный труд приносит финансовые выгоды [Богданович, Карапетян 2006: 122].

Пусть партийная брошюра и поясняла размер и условия получения выплат, но она умалчивала о наиболее спорном вопросе: кому причитаются надбавки; ведь каждое министерство и прочие бюрократические институции по-разному оценивали труд подотчетных им рабочих. В 1990 году по Киеву прокатилась волна протестов: водители автобусов грозились устроить забастовку, если им не начнут выплачивать адекватное жалованье. Негодование работников Макаровского автотранспортного предприятия вызвала статья в «Правде», в которой сообщалось, что водителям киевских городских маршрутов выплатили полторы зарплаты, в то время как «макаровцы» не получили ничего, даже несмотря на участие в эвакуации Припяти[562]. Они требовали именно компенсации за выполненную работу; обеспечение пострадавших медицинской помощью интересовало их куда меньше, хотя автобусные компании зачастую весьма внимательно относились к состоянию здоровья своих сотрудников[563]. В одном отчете чиновник из Сумской области упоминает, что все местные ликвидаторы находились в одном и том же лечебном заведении; обсуждая там свои болезни и прочие проблемы, они пришли к заключению, что юридически их ситуации сильно различаются. Это, замечает чиновник, «лишь усугубляло проблему»[564].

Некоторые группы рабочих, недовольных текущей оплатой своего труда, даже давали рекомендации по их корректировке. Система вознаграждения рабочих в Советском Союзе появилась задолго до Чернобыля, так что далеко ходить за примерами не требовалось. Стахановцы при Сталине получали серьезные льготы; в тридцатые годы вместо повременной оплаты труда ввели сдельную; размер