Е.В. Тарле писал: «Вообще это кровавое поражение союзников 6 (18) июня 1855 г. покрыло новой славой имя Нахимова. Малахов курган только потому и мог быть отбит и остался в руках русских, что Нахимов вовремя измыслил и осуществил устройство особого, нового моста, укрепленного на бочках, по которому в решительные часы перед штурмом и перешли спешно отправленные подкрепления из не атакованной непосредственно части на Корабельную сторону (где находится Малахов курган). Нахимов затеял постройку этого моста еще после первого бомбардирования Севастополя 5 октября, когда в щепки был разнесен большой мост, покоившийся на судах. Этот новый мост, на бочках, оказал неоценимые услуги, и поправлять его было несравненно легче и быстрее, чем прежний».

За отражение этого штурма П.С. Нахимов получил свою последнюю награду — орден Белого орла.

Ровно два месяца после этого проигранного ими сражения 6 июня союзники не предпринимали ни штурмов, ни общей бомбардировки Севастополя. Продолжая каждодневный обстрел города и укреплений, они сосредоточили все свое внимание на осадных работах. Траншеи неприятеля медленно, но упорно продвигались к бастионам.

В начале августа они уже отстояли от Малахова кургана на 120 м, от Второго бастиона — на 100 м. Одновременно все траншеи соединялись друг с другом, образуя обширнейшую сеть. Союзники возводили и новые батареи. Всего за два месяца появились 34 дополнительные батареи со 100 орудиями, большинство из которых было направлено против Корабельной стороны.

Специальные батареи по склонам Сапун-горы строились для обстрела Севастопольской бухты и городских мостов. Эти батареи предназначались, прежде всего, для борьбы с русскими пароходами в Севастопольской бухте, которые наносили им огромный урон во время штурмов.

Войска севастопольского гарнизона не оставались безучастными к этим работам. Они вели постоянный орудийный и оружейный огонь, который очень замедлял приготовления союзников, наносил им большие потери. Продолжались и вылазки. В то же время продолжалось совершенствование линии обороны, началось укрепление и внутренней обороны за основными бастионами, на улицах появились баррикады. Была осуществлена постройка беспрецедентного в истории военно-инженерного искусства моста через Большую Севастопольскую бухту длиной около 1 км.

Всех, попадавших в Севастополь летом 1855 г., поражало спокойствие его защитников, их готовность до конца бороться с врагом. «Тут везде кипела покойная, разумная деятельность без суеты и малейшего страха. Команды следовали в порядке по разным направлениям, офицеры проезжали и проходили свободно по улицам, как в мирное время, на бульваре были даже дамы с зонтиками в руках против загара от солнечных лучей. Между тем тут же падали и разрывались бомбы, гранаты, ракеты; на перекрестках некоторых улиц стояли часовые, объясняющие, какое нужно принять направление, чтобы менее подвергаться выстрелам неприятельских стрелков. Но все это представлялось явлениями совершенно обыкновенными. Казалось, что все люди, живущие в Севастополе, полагают, что жить под постоянным огнем мортир, пушек и ружей составляет нормальное положение человеческой породы. И все вновь прибывшие невольно, естественно, подчинялись такому настроению. Удивительный дух, чудный народ!»

Особую роль в осадной жизни осажденного города играл Нахимов. Очевидиц вспоминал: «Каждый из храбрых защитников, после жаркого дела, осведомлялся прежде всего, жив ли Нахимов, и многие из нижних чинов не забывали своего отца-начальника даже и в предсмертных муках. Так, во время штурма 6 июня один из рядовых пехотного графа Дибича-Забалканского полка лежал на земле близ Малахова кургана. “Ваше благородие! А ваше благородие!” — кричал он офицеру, скакавшему в город. Офицер не остановился. “Постойте, ваше благородие! — кричал тот же раненый в предсмертных муках, — я не помощи хочу просить, а важное дело есть!” Офицер возвратился к раненому, к которому в то же время подошел моряк. “Скажите, ваше благородие, адмирал Нахимов не убит?” — “Нет”. — “Ну, слава Богу! Я могу теперь умереть спокойно”. Эго были последние слова умиравшего».

Однако в эти два месяца для защитников Севастополя уже не было сомнений, что рано или поздно город придется оставить. И все знали, что вице-адмирал П.С. Нахимов не переживет падения города. Он словно намеренно появлялся в самых опасных местах, стоял на вышках бастионов в черном мундире с блестящими эполетами, привлекая внимание стрелков противника. Для того, чтобы посмотреть на батареи союзников, Нахимов ходил не по траншеям, а по площадкам, со всех сторон простреливаемым противником

«Нам отсюда уходить нельзя, — говорил Нахимов. — Я уже выбрал себе могилу, моя могила уже готова-с! Я лягу подле моего начальника Михаила Петровича Лазарева, а Корнилов и Истомин уже там лежат, они свой долг исполнили, надо и нам его исполнить!»

Узнав о том, что по приказу главнокомандующего Крымской армией князя М.Д. Горчакова строится мост для перехода с Южной на Северную сторону города, он воскликнул: «Видали вы подлость? Готовят мост через бухту! Ни живым, ни мертвым отсюда я не выйду!»

Нахимов говорил, что даже если Севастополь будет сдан, он со своими матросами продержится на Малаховом кургане еще целый месяц, пока их всех не перебьют.

С самого утра 28 июня 1855 г. Нахимов вместе с адъютантом Колтовским верхом поехал на 3-й бастион, так как адмирал слышал, что по нему открыли сильный огонь с английской стороны. Прибыв на бастион, он сел около блиндажа начальника бастиона вице-адмирала Панфилова, завязав разговор с окружившими его офицерами. Вдруг раздался крик сигнальщика; «Бомба!» Все бросились в блиндаж. Остался лишь Нахимов, не сошедший со скамьи. Разорвавшаяся бомба осыпала осколками, землей и камнями место, где только что стояли офицеры.

Заехав на Четвертый бастион, Нахимов вместе с Колтовским приехал на Корниловский бастион Малахова кургана Нахимов обратился к матросам и солдатам бастиона: «Здорово, наши молодцы! Ну, друзья, я смотрел вашу батарею, она теперь далеко не та, какой была прежде, она теперь хорошо укреплена! Ну, так неприятель не должен и думать, что здесь можно каким бы то ни было способом вторично прорваться. Смотрите же, друзья, докажите французу, что вы такие же молодцы, какими я вас знаю, а за новые работы и за то, что вы хорошо деретесь, — спасибо!»

Капитан 1-го ранга Керн и Колтовский предложили адмиралу зайти в бастионную церковь, где шла служба по случаю дня апостолов Петра и Павла Нахимов отказался, хотя то были его именины.

Дойдя до банкета, адмирал поднялся наверх и, взяв у сигнальщика подзорную трубу, стал смотреть в сторону французов. Керн и Колтовский стали уговаривать Нахимова нагнуться пониже или зайти замешки. Но Нахимов не отвечал и продолжал смотреть в сторону противника, а затем сказал: «Не всякая пуля в лоб-с!» Стоя совершенно открыто и резко выделяясь от свиты черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами, он стал целью для французских стрелков. Одна пуля ударила в земляной мешок, лежавший перед адмиралом. Он и тут остался на месте, спокойно промолвив: «Они целят довольно хорошо!» Почти одновременно с этим вторая пуля ударила его в лоб, над левым глазом. Нахимов упал на руки сопровождавших его и тотчас же был отнесен на перевязочный пункт Малахова кургана. Когда ему спрыснули лоб и грудь водой, он очнулся, что-то проговорил, но что именно — разобрать было трудно. Перевязав рану, Нахимова перенесли на солдатских носилках в Аполлонову балку, а отсюда повезли в шлюпке на Северную сторону. Всю дорогу он глядел и что-то шептал, а в госпитальном бараке потерял сознание. На следующий день раненому стало немного лучше. Нахимов шевелился, рукой дотрагивался до повязки на голове. Ему в этом препятствовали. «Эх, Боже мой, что за вздор!» — прошептал он. Это были единственные слова, разобранные окружающими.