Но я не стал прохаживаться насчет внешности эскулапа-прохиндея. Лишь кротко попросил:

– Не надо называть меня Гюрзой. Такое право заслужили всего несколько человек… Когда я слышу это прозвище от прочих, то становлюсь не слишком приятен в общении.

Что я разумею под последними словами, доктор хорошо знал – сам же и латал челюсть своему громиле-ассистенту, по совместительству телохранителю. Тот здоровяк, известный под малоподходящим к нему прозвищем Стопарик, обладал крайне раздражавшим меня чувством юмора. Сейчас, впрочем, Стопарик в клинике отсутствовал, все свои делишки доктор вел в одиночку. По его словам, у верзилы серьезно заболела мать, отчего он попросил и получил недельный отпуск. Кто-то тут явно врал – или Литвинас мне, или Стопарик доктору. Организмы определенного сорта за матерями не ухаживают. Однако наплевать, даже если доктор втихую пустил своего подчиненного на органы для трансплантации. Каждый зарабатывает на жизнь, как умеет.

Литвинас поскреб затылок, обрушив на свой бирюзовый медицинский костюм прямо-таки листопад перхоти. И вернулся к насущному:

– Так что будешь с клиенткой делать после допроса?

– Продам в гарем, в Малайзию, – отрезал я. – Что-нибудь нашел у нее любопытное? Следы операций? Характерные ранения? Имплантаты?

– Имплантатов нет, ни одного… Ты понял? Вообще ни одного.

Так-так-так… Любопытно. Ни одного – значит, нет и «утки» – УУД, универсального удостоверения личности, – пластинки, вживленной в предплечье правой руки. На сектантку из сельской глуши, отказавшуюся из религиозных соображений от обязательной процедуры, девица никак не похожа. А в мегаполисе УУД может отсутствовать лишь у людей, ведущих насквозь нелегальную жизнь, без какого-либо прикрытия.

– Давно «утка» вырезана?

– Года три-четыре назад, причем вполне профессионально.

– Что-нибудь еще?

– Есть второй похожий шрамчик, того же примерно возраста. Вот тут… – доктор показал, где – на внутренней поверхности левого бедра.

Понятно… Точно в том же месте след от скальпеля ношу и я, получил его, увольняясь со службы. Еще одна бывшая, значит. Что же вы так лопухнулись, коллега?

– Ладно. Готовь ее к разговору. Сколько с меня причитается, кстати?

Доктор назвал сумму. Я молча посмотрел на него долгим, задумчивым взглядом. Доктор заскреб затылок вовсе уж яростно (пришлось даже шагнуть назад, спасаясь от перхотной метели) – и убавил свои запросы на двадцать процентов. Я кивнул.

Литвинас приступил к делу. Сделал девушке инъекцию в локтевой сгиб, вытащил иглу капельницы из вены, защелкал тумблерами каких-то мудреных медицинских приборов, выстроившихся у стены.

И тут раздалась музыка, всего несколько тактов, – громкое тревожное «та-та-та-там-м-м-м» из Пятой симфонии Бетховена. Короткая пауза, и снова: «та-та-та-там-м-м-м». Кто-то стоял у входной двери и желал попасть внутрь. Звукоизоляция здесь качественная, шум подъехавшей машины слышен не был.

Доктор весьма подозрительно посмотрел на меня. А я на него – с не меньшим подозрением.

– За тобой хвост? – спросил Литвинас, зачем-то сильно понизив голос.

– Может, твои клиенты? – пожал плечами я.

– В ближайшие два часа никого не жду, – бросил на ходу доктор, выходя в соседнее помещение, выполнявшее по совместительству функции стерилизационной и склада всякого медицинского барахла. Я прошел вслед за ним.

Окна и здесь, и в палате, где лежала наша пациентка, выходили на другую сторону дома, однако имелся экран внешнего обзора. И он продемонстрировал – на подъездной дорожке появилась, кроме «гарпии», еще одна машина. «Пежо-регент», позапрошлогодняя модель. Далеко не самая навороченная тачка, но и не дешевка. Кататься на такой, по большому счету, может кто угодно.

Эти «кто угодно» в количестве двух персон стояли у входа. На одном серый деловой костюм, галстук. Второй одет в более свободном стиле: куртка из тончайшей замши, полуспортивные брюки, кроссовки. Кто и зачем – по виду не определить.

– Может, и вправду клиенты? – задумчиво предположил Литвинас. – Встречаются такие – словят перо или пулю, и несутся сюда сломя голову, даже без звонка, знают: я всегда дома…

Ни один из парочки не напоминал словившего пулю, перо или иной вредоносный для здоровья предмет. Хотя страждущий мог оставаться и внутри «пежо».

– Надо открыть, – решился доктор. – Побудь здесь, проследи за красоткой, скоро очухается. Я их быстро спроважу, кто бы ни были.

– Проверь все вокруг дома, – посоветовал я.

Береженого бог бережет… Визитеры, стоящие на крыльце, могут лишь отвлекать внимание от настоящей группы захвата, подбирающейся с тыла.

Литвинас хмыкнул недоверчиво, но пощелкал тумблерами – никого. Объемные датчики и датчики движения отрапортовали то же самое – существа крупнее кошки на подступах к дому не обнаружены. А установленная наверху, на мачте с антенной камера дальнего обзора засвидетельствовала: других, кроме «гарпии» и «пежо», машин в радиусе двух километров нет.

Одновременно я повозился с детектором смарта, – не такая уж хитрая у Литвинаса стояла система, вполне по зубам профессионалам, специализирующимся на борьбе с охранными устройствами. Но и детектор не засек постороннего вмешательства в электронику доктора.

Литвинас отправился исполнять обязанности привратника, на ходу подзывая свистом Блонди – эта здоровенная немецкая овчарка появилась в его доме после того, как Стопарик не оправдал надежд в роли охранника.

А я, вопреки предложению доктора, не стал следить за пациенткой, вместо этого продолжил наблюдать за крыльцом и «пежо». Видел, как дверь приоткрылась на длину цепочки, один из пришельцев что-то произнес в образовавшуюся щель, – и через несколько секунд путь был открыт.

Вроде бы все в порядке, каких-нибудь подозрительных незнакомцев Литвинас не стал бы впускать, особенно когда в доме криминальный пациент…

И все-таки чувство тревоги не исчезло. Наоборот, во весь голос вопило: опасность! Опасность!! Опасность!!!

Своему чутью я привык доверять, пусть даже оно подает иногда ложные сигналы. Лучше перебдеть…

Достав пистолет, я покинул стерилизационную, пересек палату – девушка лежала по-прежнему неподвижно и безгласно. Стараясь ступать бесшумно, вышел в жилую половину дома. Снизу, из холла – негромкие голоса, слов не разобрать, но тон ровный, спокойный.

Но отчего так скулит Блонди? Жалобно, словно побитый щенок, как будто ее невеликий собачий разум охвачен смертельной тоской, смертельным ужасом?

Я снял «горчичник» с предохранителя и встал так, чтобы видеть часть холла и ведущую сюда, на второй этаж, лестницу. Пришельцы пока что оставались вне поля зрения. Соответственно, и я не был им виден.

– Все в порядке, дорогая! – крикнул Литвинас. – Это налоговые инспектора!