– Ты сказал «под большим тентом»?

Андрей, как выяснилось, в юности работал в цирке.

Будущий метрдотель вырос с отцом, который пил и бил сына. Андрей убежал из дома, когда ему было шестнадцать лет, и поступил работать в цирк. С этим цирком он приехал в 1913 году в Москву, влюбился в продавщицу магазина на Арбате и остался в столице. Через два месяца после того как он распрощался с цирком, его взяли официантом в ресторан «Боярский».

– А кем ты работал в цирке? – спросил граф.

– Акробатом? – высказал предположение Эмиль, – Клоуном?

– Укротителем львов!

– Нет, – ответил Андрей, – я был жонглером.

– Не может быть! – воскликнул Эмиль.

Вместо ответа метрдотель встал и взял с разделочного стола три неиспользованных апельсина. Держа их в руке, он встал ровно, то есть с небольшим наклоном из-за выпитого вина, как у минутной стрелки часов, показывающей две минуты первого. Через несколько секунд он начал жонглировать.

Если уж говорить начистоту, то Эмиль с графом отнеслись к заявлению друга с определенной долей скептицизма, но, как только Андрей начал жонглировать, они тут же оба подумали, как это они раньше не замечали за метрдотелем таких способностей. Тонкие и длинные руки Андрея, казалось, были созданы для того, чтобы жонглировать. Казалось, что апельсины летают сами по себе или, скорее, движутся, как подвластные законам гравитации планеты, которые летят, но при этом не улетают слишком далеко друг от друга. Андрей просто на мгновение прикасался к этим планетам, чтобы отпустить их и дать им возможность лететь дальше по своей орбите.

Руки Андрея работали так ритмично и слаженно, что, наблюдая за ними, можно было впасть в транс. Граф и Эмиль не заметили, как к трем апельсинам в воздухе добавился еще один. Потом Андрей поймал все четыре золотистые сферы и поклонился в пояс.

Граф с Эмилем дружно зааплодировали.

– Но ты наверняка в цирке жонглировал не апельсинами, – произнес Эмиль.

– Нет, не апельсинами, – согласился Андрей. – Я жонглировал ножами.

Граф с Эмилем даже не успели сказать, что они ему не верят, как Андрей вынул три ножа из ящика стола и начал ими жонглировать. Теперь перед ним летали уже не планеты. В воздухе кружились части какой-то инфернальной машины, и лезвия ее отражали свет свечи. Потом, точно так же мгновенно, как действие началось, вдруг все ножи оказались в руке Андрея.

– А четырьмя ножами? – спросил граф.

Андрей подошел к столу, чтобы достать из ящика еще один нож, но тут Эмиль поднялся со стула. С выражением лица мальчика, покоренного мастерством уличного фокусника, он протянул Андрею свой тесак, к лезвию которого более пятнадцати лет не прикасалась ни одна рука, кроме его собственной. Андрей оценил жест и доверие шеф-повара и поклонился. Эмиль откинулся на спинку стула и с сентиментальной слезой наблюдал, как его верный нож летает в воздухе. Эмиль думал о том, что в этот час и в эту минуту мир уже не мог бы стать лучше, чем он есть.

* * *

В три часа ночи граф приковылял в свою комнату. Он прошел сквозь висевшие в кладовке пиджаки, вывалил содержимое карманов на комод, налил себе бренди и со вздохом сел на стул. Со стены на него полным любви взглядом смотрел портрет Елены.

– Да, – признался граф, – я знаю, что время позднее. И я знаю, что выпил немного лишнего. В свое оправдание могу сказать лишь то, что день выдался насыщенным.

В доказательство своих слов он встал со стула и потянул за рукав своей белой куртки.

– Ты видишь эту пуговицу? Я ее сам пришил! – После этих слов граф снова плюхнулся на стул, взял бокал с бренди, отпил глоток и задумался. – Ты знаешь, Марина была совершенно права. Просто права, и все тут. – И граф поделился своими соображениями с сестрой.

– Со времени самых первых историй, – рассуждал граф, – Смерть всегда появлялась перед человеком неожиданно. Во многих историях она приходила к жертве тихо, снимала комнату на постоялом дворе и поджидала его или ее в темных переулках. И вот как только герой истории заканчивал свои дела, Смерть за ним и приходила.

Вот так обстояло дело со Смертью, – говорил Ростов. – Однако мало кто задумывается о том, что Жизнь ведет себя точно так же, как и Смерть. Жизнь тоже может ходить в капюшоне, чтобы никто не увидел ее лица. Она приходит в город незаметно, прячется в темных переулках и ждет тебя в углу трактира.

Разве Жизнь не посетила Мишку? Разве она не нашла его, когда он забаррикадировался от нее книгами, не вытащила его из библиотеки, не взяла его за руку в месте, откуда видна Нева?

Жизнь нашла Андрея из Лиона и заманила его в цирк, верно?

Граф выпил содержимое бокала, поднялся со стула и, отправившись за бутылкой бренди, наткнулся на шкаф.

– Excusez-moi, monsieur, – пробормотал он.

Граф налил себе капельку, буквально на один глоток, и снова сел на стул. Он помахал в воздухе рукой и продолжил свой монолог:

– Коллективизация, борьба с кулаками… Представляешь, Елена? Все это может происходить и происходит. И, скорее всего, произойдет. Но нужно ли и неизбежно ли все это?

Граф улыбнулся и покачал головой.

– Позволь, Елена, сказать тебе то, что является действительно неизбежным. Рано или поздно Жизнь совершенно нежданно нагрянет к Нине. Да, Нина может быть человеком рациональным и трезвомыслящим, как святой Августин, но она слишком чувствительна и неравнодушна, чтобы просто пожать Жизни руку и разойтись с ней в разные стороны. Жизнь будет мчаться за Ниной на такси, случайно столкнется с ней на улице, постепенно заставит себя полюбить. И чтобы заставить себя полюбить, Жизнь будет умолять, просить, убеждать и при необходимости даже мстить.

Таков мир, в котором мы живем, – произнес граф и заснул прямо на стуле.

* * *

На следующее утро голова у графа болела, и глаза видели хуже, чем обычно. Он сделал себе две чашки кофе, уселся поудобнее и решил дочитать письмо от Михаила, которое должно было лежать в кармане его куртки.

Однако письма там не оказалось.

Граф совершенно отчетливо помнил, что положил его во внутренний карман куртки, когда вчера уходил из фойе отеля. Он точно знал, что письмо было на месте, когда он у Марины пришивал себе пуговицу.

– Наверное, письмо выпало, когда я вешал куртку на стул в номере Анны.

Граф допил кофе и пошел в номер 311, дверь которого оказалась открытой, а все шкафы были пусты.

Но Мишкино письмо не выпало из кармана куртки графа в номере Анны. Вернувшись к себе в половине четвертого утра, граф вынул содержимое карманов и положил на комод, случайно выронив письмо, упавшее в щель между стеной и книжным шкафом. Там это письмо и останется.

А может быть, это даже лучше, что письмо останется в щели и граф его так и не дочитает.