Митя замахал ей рукой, не рискуя ничего говорить. Эля подошла к нему.

– Звони на «скорую»! Отцу плохо! – зашептал он ей.

В трубке, которую он по-прежнему крепко прижимал к боку, был слышен громкий голос отца.

– Да, батя…

– Ты… – услышав Митю, Филипп заговорил тише. – Ты где? Ты здесь? Последние слова хочу тебе сказать…

– Нет!!! Нет!!! Эля, что делать? Что ты стоишь! Звони, звони!

– Куда? – Элька испуганно смотрела на Митю, ничего не понимая.

– Надо отцу «скорую», у него инфаркт, да господи, что я здесь делаю! – Митя покрутил головой, подхватил виолончель, стоявшую у его ног, и бросился куда-то бежать.

– Ты куда? – Эля догнала его, попыталась остановить.

– На вокзал, в аэропорт, не знаю!

– Матери позвони… – посоветовала Эля.

– Да, правда. Батя, ты как?

– Нет, сына… – Филипп хорошо теперь слышал, что происходит у Мити. – Поздно. Лучше послушай меня. Не надо «скорой». Не успеют. Да я и до двери не доползу. Все, кончено. Уходит твой батя. Ни с кем сейчас не разговаривай. Отойди от этой женщины, которая сбивает тебя с толку. И послушай меня. У меня осталось несколько минут. Может быть, меньше. Все, что ты можешь для меня сейчас сделать – это выслушать меня.

– Да, хорошо. – Митя опустил голову, изо всей силы махнул рукой Эльке, чтобы та не шла за ним, и отошел в сторону.

Какая-то пара туристов обошла Митю, с удивлением глядя, как мальчик плачет, не замечая, что слезы катятся у него по лицу. Женщина обернулась все же и по-английски спросила:

– Need some help?[1]

– Нет, – Митя покачал головой. – Да, батя, я слушаю.

– Сына, вот тебе мой последний наказ: ты должен стать виолончелистом с мировой славой.

– Да, батя.

– Ты должен идти по жизни один. Женщины – лишь средство. Если от них есть удовольствие, пусть будут, но на расстоянии, и ничего не требуют. Ты им ничего не должен. Просто быть с тобой – уже для них счастье.

– Да, батя.

– Та, что теперь рядом с тобой – не твоя. Тебе такая королева не нужна. Слышишь меня? – Филипп говорил медленно и слабо.

– Да, батя, да… Батя, не умирай, прошу тебя, не оставляй меня здесь одного…

– У каждого свой срок, сына…

– Я матери позвоню…

– Не надо сына. Уже поздно. Мне никто не поможет. Прощай!

– Нет!!! Нет!!!

Митя услышал гудок в трубке, стал перезванивать, но отец не брал трубку. Митя пытался снова звонить ему, потом опустился на землю, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, трясясь и вздрагивая.

Элька быстро подскочила к нему, присела рядом:

– Митенька, Митя…

Он поднял на нее страшные глаза:

– Пошла вон от меня!

– Митя… – оторопела Эля, не веря своим ушам. – Ты что говоришь?

– Все из-за тебя! Это ты! Это из-за тебя! У него сердце не выдержало из-за тебя! Господи, какой я идиот, какой я дурак… Батя, батя… – Митя плакал, размазывая слезы, приговаривая что-то, сбиваясь, путаясь в словах, раскачиваясь, пока ему не стало плохо от слез.

Эля сидела в сторонке, не зная, что ей делать. Она видела, как плохо Мите, решила не обращать внимания на его грубость. Сходила в лавочку неподалеку, купила воды. Поставила бутылку рядом с Митей.

– Выпей воды, – осторожно сказала она. – Постарайся успокоиться…

– Успокоиться?! Успокоиться?! Мне успокоиться?!! Да ты… Да ты… Как ты смеешь! Батя… Мой самый близкий человек умер, а ты…

– Умер?! – Элька аж подскочила. – Кто умер? Митя, ты что? – Она попыталась встряхнуть мальчика за плечи, но он так оттолкнул ее, что девочка упала и слегка ударилась головой о стену старого дома, у которого они сидели.

Мимо шла пожилая женщина, что-то с неодобрением сказала по-латышски, глядя на них. Услышав, что они говорят по-русски, повторила:

– Очень плохо, не надо так сидеть у нас! У себя сидите, пейте, курите, у нас не надо!

Эля посмотрела на нее. Чем-то похожа на Элину бабушку – строгая, аккуратно одетая, может быть, бывшая учительница. Она думает, наверное, что Эля и Митя – пьяницы, наркоманы. Что ей сказать? Ничего. Обидно, несправедливо и совершенно сейчас некстати.

– Мить… – Эля держалась за голову, которая разболелась от ушиба. – Пойдем, а… Нехорошо здесь сидеть…

– Я домой сейчас поеду… Возьму паспорт, чемодан и поеду.

– Хорошо, конечно. Только я думаю, нужно успокоиться сначала, позвонить матери…

– У меня больше никого нет… Всё… Мир теперь пустой… Отец был для меня всем.

– У тебя есть мать, Митя, и потом, с чего ты решил, что он… – Эле было трудно выговорить это, – умер?

– Что? Что ты говоришь? Что ты вообще здесь делаешь? Что я здесь делаю?

– Митя… – Эля снова попробовала погладить Митю по плечу и протянула ему бутылку воды. – Попей воды и попробуй позвонить матери.

– Зачем?

– Она должна знать, если что-то случилось. Поехать домой. Может быть, можно еще помочь. Иногда все решают минуты…

– Да? – Митя от неожиданных для него слов аж подскочил. – А что ты раньше не сказала? Ему можно еще помочь? Еще не все потеряно?

– Думаю, да. Может, он просто сознание потерял…

Митя быстро набрал номер матери.

– Мам, звони бате, ему плохо, точнее, он… – Митя запнулся, посмотрел на Элю, та покачала головой, он не стал договаривать. – Звони!

Он взял бутылку воды, залпом выпил, заметил, что Эля трет голову и морщится.

– Что с тобой?

– Ударила голову.

– Осторожней надо быть! – сказал Митя.

– Мить, это ты меня толкнул!

– За дело, значит, – пробурчал Митя, сам удивляясь своим словам. Ведь он бы не так сейчас сказал. Это сказал как будто кто-то другой внутри него, сильный, одинокий, тот, кому надеяться не на кого, только на себя самого. – Пошли. Поесть надо. Силы нужны будут.

Эля пожала плечами и встала.

– Мить, я понимаю, у тебя проблемы, но зачем так со мной разговаривать?

Митя, сощурив глаза, посмотрел на девочку.

– Разговариваю, как хочу. Сколько мы денег заработали?

– Что?

– Что слышала. Сколько мы денег заработали, когда позорились на улице, продавали свое искусство?

Эля вздохнула и достала горстку мелочи из кармана.

– Вот, и еще я потратила семь евро, купила родителям подарок.