– Где ты была? – устало и раздраженно спрашивает он.

– Мне нужно было пройтись, – отвечаю я на ходу.

– Остановись, прояви хоть каплю уважения.

Я останавливаюсь и стою как истукан в ожидании проповеди.

– Нам нужно поговорить. На твоем месте я бы присел, – говорит Антуан. Это не предложение – скорее приказ.

Я сажусь на яркий пестрый диван ручной работы, которым хвалилась Мари, и, скрестив руки на груди, готовлюсь к очередной лекции.

– Почему ты не пошла в школу? – Антуан тяжело вздыхает, его понесло: – Ты же понимаешь, что и так отстаешь! Это последний, очень важный год в твоей жизни. Откуда такая безответственность? Неужели будущее тебя не волнует? Даже если ты хочешь поступать в Школу фотографии, все равно необходим аттестат о среднем образовании, Эль. Я не могу понять твои действия. Что происходит?

– Пап, я не сделала домашнюю работу по математике и вспомнила об этом лишь утром, – честно признаюсь я.

Антуан злится еще сильнее:

– За два выходных дня у тебя не нашлось времени, чтобы сделать домашнюю работу, Эстель? Разумеется, ведь ты по ночам неизвестно где пропадаешь! Я получил твои оценки за первые две недели: математика – твое слабое место. Ты не просто должна делать домашнюю работу – тебе нужно дополнительно заниматься.

Я начинаю терять терпение. Я действительно старалась на математике изо всех сил, несмотря на то что мое отношение к этому предмету с детства, мягко говоря, сложное. Я пыталась вникать, учить и разгребать пробелы, но придурок Вьяно ехидничал над моими вопросами и не делал мою жизнь легче, наоборот, специально заваливал.

– Месье Вьяно – не лучший учитель, плюс ко всему не самый справедливый, – пытаюсь я оправдаться и тут же жалею об этом.

Даже когда ты прав и с тобой поступают нечестно, подставляют, хочется раскрыть всем глаза и озвучить правду, она звучит как тупая детская отмазка. Произнося ее, ты будто расписываешься в своей виновности.

Антуан небрежно машет рукой.

– У тебя всегда кто-то виноват, – уверенно, без колебаний говорит он.

Обидно? Да! Ждала ли я другой реакции? Нет! Сама виновата? Да! Но он на этом не останавливается. Его голос становится стальным, а глаза смотрят на меня непреклонно:

– В общем, так, Эль. Ты наказана. Утром ты уходишь без опоздания в школу, а из школы прямиком домой. Никаких прогулок без моего ведома, ты – под домашним арестом. Задания по математике будешь показывать мне каждый вечер. Я изменил пароль от сигнализации, поэтому из дома по ночам теперь никто не выйдет. И не дай бог, ты проявишь непослушание. С меня достаточно, ясно? Тебе надо взяться за ум, и если ты в свои семнадцать лет не в состоянии это сделать, нуждаешься в ограничениях и наказании, я тебе помогу. Теперь можешь идти в свою комнату.

Спорить нет смысла, что-то доказывать подавно. Я молча подхватываю рюкзак и направляюсь в комнату.

Его голос догоняет меня около двери:

– Через час я зайду проверить, как у тебя идут дела с математикой. Задание, которое ты не выполнила на сегодня, будь добра, тоже сделай.

Я молча стискиваю челюсти и захожу в комнату.

Марион присылает смс: «Мне тоже досталось и запрещено входить к тебе. Приду ночью».

К смс прилагается несколько фотографий. На них – готовые решения для сегодняшней и прошлой домашней работы. Без угрызений совести я аккуратно переписываю ответы в свою тетрадь. Это занимает десять минут. Затем я делаю оставшуюся домашнюю работу: с остальными предметами проблем не возникает. Антуан ровно через час стучит в мою комнату и пятнадцать минут изучает написанное в моей тетради.

– Видишь! Ведь можешь, когда захочешь, – довольно провозглашает он, а я еле сдерживаю усмешку.

– Сколько будет длиться мое наказание?

– Пока оценки по математике не перевалят хотя бы за десять.

Мой общий бал – шесть из двадцати. И, если честно, получить десять из двадцати с таким преподавателем, как Вьяно, мне кажется невозможным.

– Это время может никогда не настать! Я же не могу весь школьный год просидеть под замком!

– Можешь, – одним словом отвечает папа, и таким тоном, что сомнений не остается. – А еще ты можешь подправить оценки. Для этого тебе лишь надо перестать валять дурака.

Я закрываю глаза и горько думаю, если бы все было так просто, я бы уже подняла свой общий балл по этому предмету.

Антуан выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Но мне этого мало, и я запираю ее на ключ. Отгораживаясь и прячась, надеваю наушники и погружаюсь в мир музыки. Но на душе все равно скребут кошки.

Если я не смогу выходить из дома ночью, как я увижу Квена? Сегодняшний побег мне кажется таким глупым. Если бы я знала, что меня посадят под домашний арест, провела бы с ним гораздо больше времени. Но я в очередной раз испугалась. Голова судорожно пытается найти выход, окошко или дверцу, которые позволят мне встретиться с ним. Вспоминаю его горячий взгляд, когда он читал мне стихотворение. Его губы, которые так красиво шептали на французском. Мне нравится его голос, манера говорить. В его устах французская речь звучит очень красиво. Не всем удается показать красоту этого языка, но ему – определенно да. Мелодии сменяются одна за другой, а я не могу прекратить поиски несуществующего выхода. Ощущение, что это западня.

Затем я беру телефон и впервые за два года начинаю искать ту мелодию. Медленно печатаю: «Абель Корженевский, Forbidden Love». И вместе с музыкой в душе появляется знакомый трепет. В этой мелодии нет слов, но она своим ритмом будит столько чувств в моем окаменевшем сердце, вновь раскрывает его, впуская воспоминания о том танце. В тот вечер прекрасное и ужасное тесно переплелись, те чувства по-прежнему живут во мне. Они так сильны, что это кажется невозможным и необъяснимым.

Под эту мелодию я начинаю мечтать о Квантане. Представляю, как целую его и крепко обнимаю. Мечтаю, чтобы под моими руками ощущалось его сильное теплое тело. Фантазирую, как глажу его небритую щеку, вдыхаю его запах. Смесь сигарет, кофе, одеколона и чего-то еще… Едва уловимое, но безумно приятное. Это его запах.

В такие моменты кажется, что душа выпорхнет из тела или за спиной вырастут крылья, и я взлечу в небо. Смогу парить высоко-высоко, а мир внизу будет выглядеть маленьким и незначительным.

Я стану человеком мира, у которого нет ни границ, ни рамок, ни запретов. Человеком, который может летать там, где захочет, и оказаться в любой точке света. Весь мир – мой дом. Наконец пропадет тяжесть, и я смело смогу дышать полной грудью.

Это называется вдохновением, ведь так? Ощущение, когда паришь без крыльев, душа трепещет, а сердце гулко колотится в груди, и в нем расцветает надежда на то, что мечты сбудутся. Надежда на лучшую жизнь – без сложностей, вранья и предательства. Надежда на счастливый конец, некий смысл жизни. Я окунаюсь в это вдохновение, и прекрасное начинает расцветать в моем сердце. В такие моменты я всегда беру камеру. Устанавливаю ее и начинаю медленно раздеваться. В этот раз все иначе – более чувственно и эмоционально. Я пребываю в мире грез, и мне кажется, что он наблюдает за мной. Я раздеваюсь медленно, наслаждаясь процессом и собственной фантазией. Затем беру серебристые маленькие блестки. Я купила их в прошлом году, накануне Рождества, и еще ни разу не использовала. Но сегодня я хочу быть сверкающей звездой или даже звездным небом. Я хочу быть его небом. Я сыплю блестки на руку, затем на шею, плечи и ключицу. Волосы откидываю за спину, настраиваю таймер и, будто в тумане, слышу щелчки затвора. Я точно знаю, что сегодня магия произойдет. И она происходит. Мне нравятся все снимки, но я выбираю один: на нем свет падает прямо на блестки на моей ключице, они слегка поблескивают, и это выглядит волшебно. Я делаю фотографию черно-белой – так в ней не остается ничего лишнего: тонкая линия плеча, нежная ключица и звезды, сверкающие на моем теле.