— А сейчас уже не разрыдаешься?

— На будущий год мне станет сорок, — отводя влажнеющие глаза, я глубоко затянулась. — Если и разрыдаюсь, то уж точно не посреди улицы.

Сэцуко мягко улыбнулась. Она положила в свой опустевший стакан кубики льда, налила виски и стала пить, ничем не разбавляя.

— Я часто думала, что если Ватару был бы жив… если бы вы с ним поженились. Ты помнишь, что я вам говорила? Поскорее снимите квартиру и начинайте жить вместе! Помнишь?

— Помню, — сказала я.

— Брат очень любил тебя и часто говорил мне об этом. Он мог найти свое счастье. Но в какой-то момент все пошло не так. Он был таким чувствительным. Я была такой же, но Ватару — он был намного более восприимчивым, чем я. Не нужно ему было умирать. Я даже сейчас об этом думаю. У него в жизни обязательно было бы много хорошего. И то, как я сейчас живу, лучшее тому доказательство, хотя у меня нервы были совсем не крепче.

Я глубоко кивнула, вспомнив, как она пыталась покончить с собой, устав от любовных отношений с Араки. Сэцуко слегка облизала губы и посмотрела на меня.

— Знаешь что, Кёко-тян, — начала она, — я до сих пор одного не понимаю. Почему он это сделал?

Мое сердце забилось в уже забытом зловещем ритме. Стараясь, чтобы Сэцуко не заметила моего изменившегося лица, я медленно, как только могла, покачала головой из стороны в сторону.

— Не знаю.

— Да уж, — со вздохом произнесла Сэцуко. — Если человек решил уйти из жизни, то истинную причину этого, наверное, не знает никто, кроме него самого.

Прерывисто выдохнув, я почувствовала, как ко мне начала подступать психогенная тошнота, которую до этого момента как-то удавалось сдерживать. Ощущение было такое, будто потухший вулкан, получив откуда-то внезапный толчок, начал шевелиться и готовится выбросить в небо потоки раскаленной магмы.

Вина за то, что Эму гнали навстречу ее смерти… за то, что Юноскэ привели к убийству Эмы, — часть этой вины несомненно лежала на мне. И вина за то, что Ватару был доведен до самоубийства, тоже лежала на мне. Пришло время искупить эту вину. Пришло время все прояснить.

В этот момент я еще раз спросила себя, зачем я приехала в Сэндай. Вряд ли для того, чтобы предаться сентиментальным воспоминаниям. Им можно предаваться где угодно. Я без труда могла вернуться в ту эпоху в любое время и в любом месте, просто послушав «Роллинг Стоунз» или Баха.

Так не потому ли я приехала в Сэндай, разыскала Сэцуко и решилась встретиться с ней, что хотела рассказать ей обо всем и этим облегчить душу? Не потому ли, что я думала… срок давности тех событий уже вышел и теперь я могу поделиться с Сэцуко всеми тайнами минувшего времени.

Но только я собралась открыть рот, как Сэцуко опередила меня:

— Кстати говоря, — начала она…

Ах, если бы в тот момент она не сказала эту фразу, я призналась бы ей во всем.

Но возможность была упущена. Навсегда.

— Пять лет назад Юноскэ вышел из тюрьмы, — продолжила Сэцуко таким обыденным тоном, будто речь шла о ее брате, вернувшемся из долгого заграничного путешествия. — Он с самого начала отличался примерным поведением, и за это ему намного уменьшили срок. Первое время жил в Токио, один, работал вроде бы на каком-то заводе, а сейчас переехал на Окинаву. В прошлом году, по-моему, прислал мне открытку, что женился. На окинавской женщине, разведенной, с детьми. Так в один момент стал отцом троих. С женой живут душа в душу, держат сувенирную лавку. Написал, что непременно ждет в гости.

— А ты с Юноскэ… после этого..?

— Нет, не встречалась ни разу. Но иногда писала ему письма. И он мне отвечал. Но все письма — что мои, что его — сплошь состояли из одних воспоминаний о Ватару. Я бы хотела с ним встретиться. Очень. Но как тебе сказать. Может быть, нам лучше не встречаться. У меня есть его адрес. Если… ты хочешь с ним связаться, я могу дать. Хочешь?

Я ответила ей неопределенной улыбкой, но адрес не попросила. Лишь в мыслях пожелала счастья Юноскэ, сумевшему зачеркнуть свое прошлое и начать новую жизнь.

Не нужно ничего говорить, подумала я. Незачем ворошить прошлое. Наоборот, если я промолчу, то жизнь Сэцуко на все оставшиеся годы будет наполнена ласковым теплом. Она будет красиво стареть, превращаться в самую обычную счастливую мамашу, которая сует нос сначала в учебные, а потом и в сердечные дела своих чад, да иногда поругивается с мужем. А потом, еще через десять-пятнадцать лет, станет обыкновенной бабушкой и будет фотографироваться в обнимку с внуками, щуря глаза от яркого солнца. Разве хватит у меня смелости просто так, без какой-либо надобности рассказать человеку, который собирается прожить такую жизнь, о том, что в точности произошло на самом деле, всего лишь по той причине, что это на самом деле произошло?

Какой бы трагической ни была правда, с течением времени она обязательно поблекнет. А все поблекшие воспоминания, заключенные в оболочку памяти, лежа без движения, когда-нибудь начинают обретать новые краски. Как говорила сама Сэцуко, она сумела принять и достойно пережить это испытание. И сейчас она совсем не хотела, чтобы я начала выкапывать наружу истинные события прошлого. Все, что ей было нужно, — разделить со мной это прошлое, со временем изменившее свою форму настолько, что о нем уже можно было вспоминать без боли.

Не нужно говорить, снова с уверенностью подумала я. И оттого, что я так подумала, я наполнилась какой-то пустой, бессмысленной радостью, потому что еще раз доказала себе, что было время, когда мы с Ватару были друг для друга самыми близкими людьми на свете.

— Ты надолго в Сэндай? — спросила Сэцуко.

— Завтра после обеда уже назад, — ответила я.

— Если хочешь, приходи завтра к нам в гости. С мужем познакомлю.

— Спасибо, — сказала я, — но, наверное, у меня не будет времени. Я еще хотела на кладбище зайти.

— К Ватару… на могилу?

— Да. И к Эме.

— Да, конечно, — на лице Сэцуко появилась печальная полуулыбка. — Я обязательно бываю у нее на хиган[47], зажигаю благовония.

— Эма, наверное, сердится, — сказала я. — Я так давно не была у нее на могиле. И потом…

— Что?

— Да нет, ничего, — уйдя от ответа, я отхлебнула из стакана. К глазам подкатили слезы. Эма. Эма… Как давно я не произносила это имя в присутствии других людей. Эма без сомнения была жертвой. Но одновременно с этим она была и героиней романа. Без нее никогда бы не начался тот роман, который связал Ватару, Юноскэ и меня, и никогда бы не закончился. Эма постоянно находилась в центре нашей причудливой маленькой драмы, и ей же выпала роль поспешно развернуть роман к его финалу.

— Если бы Эма-тян была жива, в будущем году ей тоже исполнилось бы сорок, — облокотившись на стойку и подперев рукой щеку, сказала Сэцуко. — Была бы сейчас милой, доброй домохозяйкой с кучей детишек.