Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но потом я понимаю, что, похоже, продолжаю соревноваться, требуя реванша за свой приезд, запихиваю телефон в карман и иду к подъезду.
— Благодарю, — улыбаюсь невидимому портье, когда дверь волшебным образом распахивается перед моим носом.
«Просто скажу всё как есть, — напоминаю я себе, пока еду в лифте». Не буду устраивать словесных поединков, не буду пытаться быть круче, чем есть на самом деле.
Для верности представляю ненавистный кадр, как какая-то длинноногая пушинка виснет на Кариме, воркуя: «Ты мой чемпион». Вот уж хрен ей. Этот чемпион мой.
Войдя в открывшуюся дверь квартиры, я застываю в нерешительности. Во-первых, не ожидала, что Карим встретит меня без футболки. Во-вторых, не ожидала, что он решит спрятать свои красивые кубики под уродливым чёрным корсетом.
— Привет, Вася. Заходи. — Он безлико кивает в сторону гостиной.
Не люблю, когда Карим такой. Совершенно непонятно, какое у него настроение.
— Ты повредил спину, да? Я видела аварию. Что врач сказал? Может, тебе лучше в больницу?
— Ничего серьёзного нет. Просто тряхануло прилично, поэтому пока похожу в корсете.
Я смотрю, как он неестественно-осторожной походкой идёт по коридору, и даю себе мысленную оплеуху. Карим едва ходить может, а я уже успела на него обидеться, что ко мне не спустился. Мой диагноз вообще корректируется?
— Давай ты тогда ляжешь, а? — тараторю я, идя за ним следом. — И на работу тебе ездить не нужно, пока в себя не придёшь. Это всё тот лось на пежо виноват… Знал же, что ты его обходишь…
— Я сам в Артура влетел. Нужно было пропустить.
— Вот и я говорю, нужно было ему тебя пропустить! — не сдаюсь я. — Тогда бы оба не вылетели с трассы вниз турнирной таблицы.
— С твоей правдой жить, безусловно, легче, Вася, — усмехается Карим и, остановившись на середине гостиной, поворачивается. — Ты хотела поговорить?
У-уф. Насколько было бы проще, если бы в наш последний разговор я вовремя закрыла рот и не послала его. Вот же курица ты, Вася. Послать, чтобы потом догонять и нервно потеть, подбирая слова. Пять баллов.
— Да, хотела. Только у меня есть одно условие. Ты не будешь перебивать, усмехаться и вставлять язвительные комментарии.
— Ты меня ни с кем не путаешь?
Да, так делаю я, и не обязательно об этом сейчас напоминать.
Я набираю в лёгкие побольше воздуха и выпаливаю всё сразу и залпом, чтобы ничего не забыть:
— Я приехала попросить у тебя прощения. Мне нужно было вовремя взять себя в руки и не говорить того, что сказала. Не передавать мамины слова про деспота и не говорить, что я не хочу тебя больше видеть. Потому что видеть я тебя очень хочу. И деспотом не считаю. А ещё, чтобы ты знал, я не позволяю маме говорить о тебе плохо. Наоборот, всегда защищаю.
Сделав паузу, смотрю на Карима. Ну и чего он молчит? Ему мало? Ла-а-адно.
— Я знаю, что не подарок и что часто из меня лезет такое, что лучше бы держать при себе, но пока не получается. И признавать свою неправоту — это самое сложное. — Для убедительности я делаю большие глаза, чтобы Карим понял, насколько мне это тяжело. — Мы с Милой всю жизнь делили одну комнату на двоих, а ты же знаешь, какая Мила? Всё приходилось выдирать зубами, потому что ни одна из нас без боя не отдавала своё. Может быть, поэтому когда я чувствую, что могу с лёгкостью что-то взять, то часто покушаюсь на чужое. С Таней так… Она же вообще слова поперёк сказать не может, и за это я почти превратила её в личную домработницу. На самом деле, она сама виновата, потому что давно могла психануть, как ты, например, а она всё молчит.
Карим либо оглох, либо слишком близко к сердцу принял мою просьбу не перебивать. Ни слова не говорит. И тогда я перехожу к самым сильным своим аргументам.
— Просто я Водолей, понимаешь? Вода всегда просачивается, куда только может. Вот и я так же. Где могу, буду давить до тех пор, пока не упрусь в стену. Но с тобой и Таней я не хочу себя так вести, потому что вы мне очень дороги. — Как всегда, когда я дохожу до чувств, голос начинает противно дребезжать и в носу щекочет, будто там завелась божья коровка. — Танюха мне как сестрёнка младшая, а тебя я очень люблю. И зря ты думаешь, что я тебя не уважаю. Уважаю, и ещё как. Просто иногда сказать получается быстрее, чем подумать. Всё правильно ты меня осекаешь. Помнишь, я тебе про своего первого парня рассказывала? Он вообще любую мою придурь терпел, и вот его я действительно потом уважать перестала.
Я замолкаю, потому что дошла до пика душевных излияний и не знаю, что ещё добавить. Не умею я красиво и много говорить. Зато всё сказала от души.
Карим переступает с ноги на ногу, и его рот кривится в призрачной усмешке.
— Как, ты говорила, его звали? Вадик?
Поперхнувшись невидимым комком, я быстро киваю, отчего из глаз вытекают застывшие слёзы. Вадик, да. Каблук и мямля. Ни в какое сравнение с тобой не идёт.
Это моё нелюбимое состояние — когда я превращаюсь в слезливую квашню. Стыдно, что плачу как истеричка-пятиклашка на глазах у Карима, но совладать с собой никак не могу. Всё слилось в одно: и страх его потерять, и признание своей неправоты, и вывернутое наизнанку нутро. Может, кому-то и легко заявить вслух: мол, да, я часто берегов не вижу, не стесняйся ставить меня на место — но точно не мне. Это же фактически сказать, что не так уж я и крута, есть вокруг и получше. Хотя Карим и так это знает, но всё равно почему-то выбрал меня.
Молчание между нами затягивается, и становится совсем страшно. Вдруг сейчас Карим скажет: «Отличная речь, Вася, но слишком поздно. Я понял, что без тебя мне лучше». И всё. Тушите свет. До конца жизни придётся мириться с фактом, что я по своей вине потеряла Карима и его волшебные кубики. Забавно так: все ссоры, что у нас были, и это дурацкое увольнение вмиг стали абсолютно незначительными. Ведь если он меня разлюбил, тут хоть на колени к нему забирайся, хоть стриптиз танцуй, хоть сосками жонглируй — ничего не поможет. Потому что сдохшее, как известно, не воскресить.
Всхлипнув, я затыкаю рот ладонью. Такой звук ужасный — похож на хрюканье. Почему я не могу плакать, как Таня? Так трогательно у неё это выходит, женственно и с придыханием — как у актрисы в теленовелле.
— Вася, ты мне соседей затопишь, — голос Карима становится ближе, а уже в следующее мгновение он сам стоит прямо передо мной. — Хватит.
— Тогда тебе лучше поскорее сказать мне что-нибудь хорошее, потому что в твоём буржуйском доме у всех ремонты дорогущие, — продолжаю завывать я. — И имей в виду, если ты надумал меня бросить, то я не уйду отсюда, пока все глаза не выплакаю. Накапает до первого этажа.
— Даже в слезах пытаешься меня шантажировать, — тихо смеётся он, пальцами очищая моё лицо от налипших волос.
Шмыгнув носом, я заставляю себя на него посмотреть.