Он же помог спрятать концы, запросил за это деньги, и я отдал все, что у меня было. Я получил наследство от деда, был при деньгах. За убийство осудили другого, а я сбежал из города. Не было дня, чтобы я не каялся, не боялся и не ждал кары. Всю жизнь я жил в страхе. Как я жалел, что не признался! Смерть осужденного огульно тоже на моей совести. И от тебя поначалу держался подальше, и детей не хотел, боялся… И все ждал, когда упадет топор. Я не сразу узнал Дениса, он очень переменился, постарел. Он захотел денег, и я понял, что убью его. Если бы не он…»

…Мужчина откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза. Он словно чувствовал запах и вкус того дня. Начало осени, какой-то праздник, гулянье, крики и смех… Они бродили по лесопарку, он и случайный знакомый Денис, оба навеселе. Денис цеплялся к проходящим компаниям, ввязался в драку. Ему разбили нос, и он, матерясь, размазывал кровь по лицу. А потом они увидели парня и девушку, те ссорились. Денис, ухмыляясь, придержал его локоть – не торопись, мол, послушаем. Он словно видел перед собой красное и злое лицо парня, слышал его высокий истеричный голос. Вдруг он размахнулся и ударил девушку по лицу! Она закричала, закрываясь руками. Парень толкнул ее, и она упала. Он ушел, не оглянувшись. Девушка осталась сидеть на траве, она плакала. Денис подтолкнул его локтем: «Пошли, утешим!» Лицо у него было страшное, улыбка напоминала оскал. Кажется, он сказал, уступаю как другу, иди!

Что было дальше, он помнил слабо. Кажется, девушка кричала и отталкивала его, Денис смеялся и говорил мерзкие вещи… Потом она перестала кричать и затихла…

Он помнит свои страх и отчаяние, помнит, как стоял перед ней на коленях – расхристанный, мигом протрезвевший. А она замершая, неподвижная… Помнит ее разорванную одежду, мятую траву вокруг, побледневшее лицо Дениса, его хриплый крик: «Сука! Ты ее придушил!» И грязные ругательства…

Он снова взял ручку.

«Я знаю, что прощения мне нет. Я не прошу прощения, я сам себя никогда не прощу. Я не заслужил тебя. Знал, что надо отказаться, но не было сил. На моих руках кровь двоих невинно убиенных душ, нечаянно убиенных. И еще одного… дьявола!

Прощай, Любочка. На коленях…»

Он вздрогнул, когда скрипнула дверь. Услышал голос жены, она принесла чай…

* * *

– Христофорыч, мне все-таки непонятно, почему он не перепрятал останки? Тогда не пришлось бы убивать Иричку. Нелогично. По твоим словам, он не дурак… Не понимаю.

Они все еще сидели на веранде. Наступила ночь. Все спало вокруг. Добродееву хотелось говорить. Мысленно он сочинял для «Вечерней лошади» материал-бомбу про убийства в Песках.

– Почему не перепрятал? Не успел. Растерялся. Запаниковал. Не знаю. Кроме того… – Монах запнулся. Добродеев сосредоточенно разглядывал мрачное лицо друга. – Любое событие, Леша, состоит из двух частей: причины, или мотива, и действия, – веско произнес Монах. – И я тебя спрашиваю как опытного прожженного журналюгу, готов ли ты утверждать, что Денис убил Иричку, так как она намеревалась продать дачу? Да выкопай он останки, как ты говоришь, и никаких вопросов! Продавай, сколько влезет, и все живы. Готов?

Добродеев задумался.

– Не готов.

– Именно! – воскликнул Монах. – Есть факт, это однозначно и непреложно. А вот каковы мотивы… – Он развел руками. – Допускаю, что убийство носило случайный характер. Тем более принимая во внимание орудие убийства. Допускаю, что он собирался разобраться с останками, но не успел, потому что конструкция посыпалась, и ему уже было не до того. Таким образом, убийство Ирички не имело ничего общего с ее намерением продать дачу. Любое событие воспринимается с точки зрения факта и мотива, лежащего на поверхности. Остальное не суть важно. Есть убийство, есть возможный мотив. Все. Нюансов никто никогда не узнает. Даже если бы Денис был жив, не факт, что он искренне объяснил бы, почему убил жену. Слова, слова, слова… Дымовая завеса! А что на самом деле, бог весть. Возьми, например, историю человечества, всякие войны, битвы, сражения… Учебник расскажет, что такой-то правитель напал на соседа, чтобы захапать землю и золото. А на самом деле что? Да что угодно! Возжелал его красавицу супругу, или тот отказался продать скакуна, или сон приснился, что тот собирается подсыпать ему яду. Или раздражала манера соседа красить бороду не в красный цвет, как было принято, а в черный. Или тот чавкал, когда кушал, и обливался вином. Да мало ли…

– Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать… что? Что вся история человечества не закономерность, а цепь глупых и нелепых случайностей? А потом историки подвели под них базу исторической закономерности?

– Ну… – Монах потеребил бороду, задумался. – Гипотетически я это допускаю. В известной степени. Можешь доказать обратное? Человек существо иррациональное, с глубинными эмоциональными течениями и побуждениями. Отсюда, скажем, неразумные решения. Несмотря на наличие разума.

Они помолчали.

– А почему…

– Леша, я не знаю! – вскричал Монах. – Ты же понимаешь, что все эти разговоры в пользу бедных! Нету у меня ответов. Ни у кого нету…

Монах сидел в своем любимом уличном кафе «Паста-баста» и с удовольствием кушал блинчики «Сюзетта». Добродеев запаздывал. Он всегда опаздывает, прибегает взмокший, падает на стул и, не здороваясь, выкрикивает какую-нибудь сногсшибательную новость. О новых бездонных провалах в Антониевых пещерах, о кладе золотых монет в старом курятнике или о появлении призрака страшного дрожащего старика на перекрестке Пятницкой и Сиверской, в результате чего там случается пятое за неделю ДТП.

Инессу он заметил издали. Она, как корабль с белыми парусами, рассекала толпу, и толпа раздавалась в стороны, пропуская ее. Крупная, в белом костюме, с огненно-рыжей гривой… Хороша!

Монах привстал и помахал рукой. Инесса, улыбаясь, подошла. Монах вскочил ей навстречу. Они обнялись, и он зажмурился, вдохнув знакомый сладкий запах ее духов. Они с улыбкой рассматривали друг дружку. Монах откашлялся и сказал сипло:

– У вас красивое колье… очень вам идет.

– Подарок мужа. Обожаю бирюзу.

– Наслышан, как же. Поздравляю. Как жизнь? И вообще…

– Прекрасно! Послезавтра летим с мужем в Испанию. А вы?

– Я пока дома. Вы поправились!

– На два кэгэ, представляете? – Инесса расхохоталась. – Кроме того, мне уже сорок пять, скоро…

Смелости ей было не занимать – с размаху говорит, что думает, без милого дамского кокетства…

Он взял ее руку, и она замолчала. Они смотрели друг на дружку. Улыбка сползла с ее лица. Монаху показалось, что она сейчас расплачется. К своему изумлению, он почувствовал, как у него защипало в глазах, и сглотнул невольно. Он поднес к губам ее руку, и она рассмеялась: