– Я так мучился! – проговорил он. – Я боялся, что вы не получили моей записки.

– Ах, Бенедикт, – грустно ответила Валентина, – ваша записка безумна, но, видно, и я тоже безумна, раз уступила вашему дерзкому и преступному требованию. О, я уже было вознамерилась не приходить сюда, но – да простит меня Господь! – у меня не было сил сопротивляться.

– Клянусь Богом, мадам, не пеняйте на вашу слабость, – сказал Бенедикт, не в силах совладать с волнением. – В противном случае, рискуя и вашей, и моей жизнью, я пришел бы к вам, а там будь что будет…

– Замолчите, несчастный! Надеюсь, теперь вы успокоились? Вы меня видели, вы знаете, что я цела и невредима, дайте же мне уйти…

– Значит, вы считаете, что подвергаетесь большей опасности здесь, чем в замке?

– Все это и преступно, и смешно, Бенедикт. К счастью, Господь внушил де Лансаку мысль не толкать меня более на путь преступного неповиновения.

– Мадам, я не боюсь вашей слабости, я боюсь ваших принципов.

– Неужели вы отважитесь оспаривать их теперь?

– Теперь я и сам не знаю, может ли меня что-то остановить. Пощадите меня, вы же видите, я окончательно теряю голову.

– О боже мой! – с горечью проговорила Валентина. – Какие ужасные перемены произошли с вами за столь короткий срок! Я не верю своим глазам, ведь всего сутки назад вы были спокойным и сильным!

– Эти сутки, – отозвался Бенедикт, – мне показались вечностью, я боролся со всеми фуриями ада! Да, да, я и впрямь не тот, каким был сутки назад. Во мне пробудилась сатанинская ревность, неукротимая ненависть. Ах, Валентина, еще сутки назад я мог быть добродетельным, но ныне все переменилось.

– Друг мой, – испуганно произнесла Валентина, – вам, я вижу, нехорошо; расстанемся же скорее, этот разговор лишь усугубляет ваши муки. Подумайте сами… Бог мой, мне показалось, что за окном промелькнула тень!

– Ну и пусть, – спокойно сказал Бенедикт, приближаясь к окну. – Разве не в тысячу раз лучше видеть вас убитой в моих объятиях, нежели живой в объятиях другого? Но не волнуйтесь, все спокойно и тихо, парк по-прежнему пустынен. Послушайте, Валентина, – добавил он спокойным, но удрученным тоном, – я невыразимо несчастен. Вы захотели, чтобы я жил, и тем самым вы обрекли меня влачить тягчайшее бремя!

– Боже мой, вы упрекаете меня! – проговорила она. – Неблагодарный, разве не были мы счастливы целых пятнадцать месяцев?

– Да, мадам, мы были счастливы, но больше нам не знать счастья!

– К чему это мрачное пророчество? Какое же бедствие нам грозит?

– Ваш муж может увезти вас, он может разлучить нас навеки, и просто немыслимо, чтобы он этого не захотел.

– Но до сих пор его намерения были вполне миролюбивы! Если бы он хотел, чтобы я разделила его судьбу, разве не сделал бы он этого раньше? Я подозреваю, что ему не терпится закончить какие-то дела, неизвестные мне.

– Я догадываюсь, каковы эти дела. Разрешите сказать вам, раз пришлось к слову: не отвергайте совета преданного друга, которому чужды корысть нашего общества, его страсть к деньгам, но который не может оставаться безразличным, когда дело касается вас. У господина де Лансака, как вы сами знаете, есть долги.

– Знаю, Бенедикт, но я считаю неуместным обсуждать его дела с вами, здесь…

– Нет на свете ничего более неуместного, Валентина, чем страсть, которую я к вам питаю, но если вы терпели мое присутствие хотя бы из жалости ко мне, вы должны так же терпеливо выслушать мой совет, подсказанный заботой о вас. Из отношения графа к вам я с неизбежностью заключаю, что человек этот не слишком стремится обладать вами и, следовательно, недостоин этого. Живя отдельно от мужа, вы, возможно, воплотите его тайные намерения.

– Я понимаю вас, Бенедикт, вы предлагаете мне жить с графом раздельно, другими словами – как бы развестись с ним, следовательно, советуете мне совершить преступление…

– О нет, мадам! При вашем представлении о покорности супругу (и я знаю, что для вас это святое) развод без скандала и без огласки – глубоко нравственное дело, особенно если таково и желание господина де Лансака. На вашем месте я бы домогался разрыва, стремился бы к нему, поскольку такой поворот событий защитит честь двух заинтересованных лиц. С помощью взаимного соглашения, принятого открыто и по-дружески, вы могли бы оградить себя от претензий его кредиторов, ибо боюсь…

– Такие речи мне приятно слышать, Бенедикт, – ответила Валентина, – такие советы доказывают чистоту ваших намерений, но я столько выслушала от матери деловых советов, что, конечно, разбираюсь во всем этом лучше, чем вы. Я знаю, что никакие заверения не заставят бесчестного человека с уважением относиться к праву жены на имущество, и если мне выпало несчастье выйти замуж за такого человека, единственное мое орудие – это твердость, и единственный мой советчик – совесть. Но успокойтесь, Бенедикт, у господина де Лансака благородная и честная душа. Я не опасаюсь такого шага с его стороны и к тому же уверена, что он не решится посягнуть на мои владения, не посоветовавшись со мной…

– А я знаю, что вы не откажетесь подписать любую бумагу, мне известен ваш покладистый нрав, ваше презрение к земным благам.

– Ошибаетесь, Бенедикт. Если понадобится, мне хватит мужества. Правда, сама я согласна довольствоваться вот этим домиком и несколькими арпанами земли; останься у меня рента всего в тысячу двести франков, я все равно считала бы, что чересчур богата! Но я хочу, чтобы то имущество, которого так несправедливо лишили Луизу, перешло после моей смерти к ее сыну: моим наследником будет Валентин. Я хочу, чтобы он стал графом де Рембо. Такова цель всей моей жизни… Почему вы вздрогнули, Бенедикт?

– Вы еще спрашиваете почему! – воскликнул Бенедикт, выходя из оцепенения, в которое поверг его этот разговор. – Замечу, вы совсем не знаете жизни! До чего вы невозмутимы и непредусмотрительны! Вы говорите о том, что умрете, не имея потомства, будто… Праведный боже! Вся моя кровь закипает при этой мысли, но, клянусь спасением души, мадам, если вы говорите неправду…

Он поднялся и в волнении зашагал по комнате; время от времени он закрывал лицо руками, и только бурное дыхание выдавало его душевные муки.

– Друг мой, – нежно проговорила Валентина. – Сейчас вы слабы и говорите неразумные вещи. Тема нашего разговора чересчур щекотлива, поверьте мне: лучше кончим его, я и без того достаточно провинилась, явившись сюда в такой час по требованию неосмотрительного ребенка. Я не могу успокоить ваши мучительные, бурные мысли молчанием, и вы должны сами, не требуя от меня преступных обещаний, понять все… Однако, – добавила она с дрожью в голосе, видя, что с каждой минутой волнение Бенедикта возрастает, – если действительно для вашего блага необходимо, чтобы я нарушила свой долг и поступилась бы совестью, можете быть спокойны; клянусь вашей и моей любовью (видите, я не смею клясться именем Бога!), я скорее умру, нежели буду принадлежать другому мужчине.

– Наконец-то вы сподобились бросить мне ободряющее слово, – отрывисто проговорил Бенедикт, подходя к Валентине. – А я-то решил, что вы дадите мне уйти, раздираемому тревогой и ревностью, а я-то думал, что никогда в жизни вы не поступитесь ради меня хоть одним из ваших предубеждений! Нет, правда, вы обещаете? Но ведь это настоящий подвиг!