– Откуда эта горечь, Бенедикт? Уже давно я не видела вас таким. Неужели все огорчения должны обрушиться на меня разом?

– Ах, все это потому, что я неистово люблю вас, – ответил Бенедикт, хватая ее руку в каком-то диком порыве, – потому, что я отдал бы душу, лишь бы спасти вашу жизнь, потому, что отдал бы не колеблясь райское блаженство, лишь бы ваше сердце не знало даже самой ничтожной из тех мук, которые терзают меня, потому, что я готов совершить любое преступление по вашей прихоти, тогда как вы не совершите даже самого невинного проступка, чтобы сделать меня счастливым.

– О, не говорите так! – грустно отозвалась Валентина. – Я уже давно привыкла доверять вам, а выходит, мне придется опасаться вас и, быть может, даже бежать от вас.

– Не будем играть словами! – яростно воскликнул Бенедикт и с силой отбросил ее руку, которую держал в своих руках. – Вы говорите, что вам придется бежать от меня! Но этим вы обречете меня на смерть. Не думал я, что вы вернетесь к своим былым угрозам; стало быть, вы надеялись, что я изменился за эти полтора года? Что ж, вы, пожалуй, и правы. Спустя полтора года я еще сильнее, чем раньше, люблю вас, я обрел силу жить, тогда как прежнее мое чувство к вам давало мне лишь силу умереть. А теперь, Валентина, нам уже поздно говорить о разлуке, я слишком вас люблю, у меня кроме вас нет никого на свете, и даже Луизу и ее сына я люблю только ради вас. Вы мое будущее, вы цель моей жизни, единственная страсть, единственный мой помысел. Что же станется со мной, если вы меня оттолкнете? У меня нет ни честолюбия, ни друзей, ни положения в обществе, никогда у меня не будет того, что является смыслом жизни других. Вы часто говорили, что с годами меня поглотят те же интересы, что и всех людей; не знаю, оправдаются ли ваши предсказания, но верно одно – я еще слишком далек от того возраста, когда гаснут все благородные страсти, да я и не желаю дожить до той поры, если вы меня оставите. Нет, Валентина, не прогоняйте меня, это немыслимо! Сжальтесь надо мной, я теряю мужество.

Бенедикт разрыдался. Чтобы довести мужчину до слез и до состояния ребяческой слабости, нужны особые душевные потрясения, и редко женщина, даже не очень впечатлительная, способна противостоять этим внезапным порывам неодолимой чувствительности. Рыдая, Валентина бросилась любимому на грудь, и всепожирающий пламень соединил их уста в поцелуе, открыв ей, сколь близки вершины добродетели к гибельной пропасти. Но у них было слишком мало времени, чтобы осознать это: едва только успели они обменяться этим пламенным свидетельством всепоглощающего чувства, как Валентина замерла от страха – под окном раздалось сухое покашливание, и затем кто-то беззаботно замурлыкал оперную арию. Валентина рванулась из объятий Бенедикта, а потом, вцепившись в его руку своей ледяной рукой, прикрыла ему рот ладонью.

– Мы пропали, – шепнула она, – это он!

– Валентина, друг мой, вы здесь? – проговорил господин де Лансак, непринужденно подходя к крыльцу.

– Спрячьтесь! – приказала Валентина, толкнув Бенедикта за большое переносное трюмо, стоявшее в углу комнаты.

И она бросилась навстречу де Лансаку, вдруг обретя способность притворства, какую опасность рождает даже в самых неискушенных женщинах.

– Мне показалось, что я видел, как вы направились сюда, в гостевой домик, четверть часа назад, – сказал де Лансак, входя в комнату, – но, не желая мешать вашей одинокой прогулке, пошел в другую сторону. Однако сердце или магическая сила, исходящая от вас, привели меня туда, где вы находитесь. Не стало ли нескромностью с моей стороны нарушить ваши мечтания и соблаговолите ли вы допустить меня в вашу святую обитель?

– Я пришла сюда за книгой, которую хочу дочитать нынче ночью, – ответила Валентина твердым, решительным тоном, так не похожим на ее обычный тон.

– Разрешите заметить вам, дорогая, что вы ведете довольно странный образ жизни, и я просто опасаюсь за ваше здоровье. Ночи вы проводите в чтении и прогулках, а это и неразумно, и неосторожно.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь, – сказала Валентина, стараясь вывести мужа на крыльцо. – Так уж случилось, что я не могла уснуть сегодня ночью и решила пойти в парк подышать свежим воздухом. Теперь же я успокоилась и иду домой.

– А книга, которую вы намеревались взять, разве вы ее не нашли?

– Ах, верно, – смутившись, ответила Валентина.

И она сделала вид, что ищет на фортепьяно книгу. Но, к несчастью, в гостиной не оказалось ни одной книги.

– Как же вы можете найти что-нибудь в таком мраке? – сказал господин де Лансак. – Разрешите, я зажгу свечу.

– О, не надо! – испуганно воскликнула Валентина. – Нет, нет, не зажигайте, мне уже не нужна книга, я раздумала ее читать.

– Но к чему отказываться от поисков, когда лишь пустяк мешает им? Вчера я заметил на камине изящную спичечницу. Бьюсь об заклад, я найду ее даже во мраке.

Взяв пузырек, он обмакнул в него фитиль, который, потрескивая, разлил по комнате яркий свет, потом его голубоватый слабый огонек, казалось, умер, сжавшись до искорки. Однако короткой вспышки оказалось достаточно – господин де Лансак успел перехватить испуганный взгляд жены, брошенный в сторону трюмо. Когда свеча разгорелась, он уже знал, где находится Бенедикт, и заговорил еще более спокойно и непринужденно.

– Коль скоро, дорогая, мы очутились здесь вдвоем, – начал он, садясь на софу к смертельной досаде Валентины, – я хочу поговорить с вами об одном неотложном и мучительном для меня деле. Здесь мы можем быть уверены, что нас не услышат, нам не помешают. Не будете ли вы так добры уделить мне несколько минут вашего внимания?

Бледная, как призрак, Валентина без сил упала на стул.

– Сядьте, пожалуйста, поближе, дорогая, – сказал де Лансак, придвигая к себе маленький столик, на который он поставил свечу.

Подперев подбородок рукой, он приступил к разговору с апломбом человека, привыкшего предлагать земным владыкам на выбор войну или мир, даже не меняя при этом тона.

– Я уверен, дорогая, что вам хочется знать мои планы, чтобы согласовать их со своими, – начал он, не спуская с Валентины пристального, пронзительного взгляда, который словно заворожил ее и приковал к месту. – Итак, да будет вам известно, что я не могу покинуть свой пост раньше, чем через несколько лет. Мое состояние сильно пошатнулось, и поправить его мне удастся лишь усиленными трудами. Увезу ли я вас с собой или не увезу – That is the question![19], как сказал Гамлет. Хотите ли вы последовать за мной? Хотите ли вы остаться здесь? В той мере, в какой это зависит от меня, я готов покориться вашим желаниям, но выскажите ваше мнение, ибо в этом отношении ваши письма были весьма сдержанны, я бы сказал даже – излишне целомудренны! Но, в конце концов, я ваш муж и имею известное право на ваше доверие…

Валентина пошевелила губами, но не могла выговорить ни слова. Будто адский пламень, терзали ее злая ирония супруга и ревность возлюбленного.