С товаром тоже было не здорово. На огромном торгу продавали коней, камку, шелк и всякий иной товар да рабов черных. Дорогие же вещи возить никто не рисковал. Бояре забирали понравившееся сразу, не платя. Торговцы норовили обвесить и обсчитать. Буйным цветом цвели разбой и продажная любовь, плоды же этой любви стайками носились под ногами у взрослых, издавая истошные крики. Много было колдунов и гадалок. Один раз Афанасия даже сонным зельем опоили в чайхане, но не рассчитали русского здоровья. Он не только не уснул, как ожидали, но еще и изрядно намял бока чайханщику с сыновьями-злодеями.

А вот кузнецов на бидарском базаре почти не было. У знатных хорасанцев на подворьях были свои, а простому народу оружие не доверяли. Чтоб не развернул тот его супротив мусульман-захватчиков. В городе остались только неудачники да бывшие подмастерья, самовольно занявшие опустевшие кузни. Плуг выправить, косу наточить, ножи сапожные и рыбные поправить — это они могли, а вот чтоб настоящую работу сделать, так нет. И стоила та работа немало, отчего крестьянам приходилось возделывать посевы обожженными на костре палками, а то и руками. Оттого собирали они урожаи малые, да еще и половину хорасанцы отбирали. И жили простые индусы на плодородных — палку воткни, прорастет — землях впроголодь. Немногим лучше городских нищих.

На базаре встретился Афанасию один торговец шелком, долго живший в Сарай-Бату, и, значит, почти земляк. Афанасий соврал, что никак не может купить саблю настоящую в подарок, и тот надоумил его сходить в Аланд, где шейх Ала-ад-дин святой лежит, — там и ярмарка бывает. Раз в год на ту ярмарку съезжается торговать вся страна индийская, торгуют там десять дней в году, потому и товар привозят самый наилучший. Если уж и там не сыщется кузнецов, умеющих делать настоящие клинки, то и по всей Индии их не найдешь.

Афанасий вынашивал идею несколько дней, собираясь с духом, чтоб рассказать Мехмету о своей задумке. Вдруг обидится, сочтет невежливым такое поведение гостя. Но визирь, по обыкновению думавший о своем, покивал головой, пожелал счастливого пути и ушел в спальню, тут же забывшись тяжким сном. А когда купец проснулся с первыми лучами солнца, его уже и не было.

Пожав плечами, Афанасий черкнул Мехмету записку, чтоб не поминал лихом. Собрал в видавший виды мешок свои нехитрые пожитки. Осторожно засунул в специально вшитую петельку под рубахой свернутые в трубочку пергаменты. Рассовал по сапогам деньги и спустился с крыльца. Вышел на двор, поклонился приютившему его на многие месяцы дому и направился на главную площадь. Прибился к каравану, отправляющемуся в святой для индусов город Парват. Поначалу он немного жалел, что в долгом пути до столицы пришлось продать коня, но через несколько дней сообразил, что так было лучше.

Настоящая Индия, что лежала южнее и восточнее Бидара, была совсем не такой, как та, которую захватили хорасанцы. Там, где заканчивалась власть Мухаммедова, цвели восемьдесят и четыре веры, не дружа, но и не мешая друг другу, те же мусульмане, буддисты, индуисты, джайны творили свои обряды наособицу. Люди разных вер друг с другом не пили, не ели и, как узнал Афанасий по дороге, не женились. Иные из них ели баранину, да кур, да рыбу, да яйца, но говядины не ел никто. Корова считалась священным животным почти у всех вер. Значит, и другие купеческие байки, над которыми он посмеивался в дороге, могли оказаться правдой…

Многие носили с собой свой маленький алтарь. Иные выражали свою любовь к богу очень странными способами — сметали мелких и ползучих гадов, что выползали пред ними на дорогу, специальными метелками, дабы никого не подавить насмерть, или до крови хлестали себя плетьми по обнаженным спинам. Сидели под деревьями и не обращали внимания ни на что вокруг, а некоторые замирали в странных позах, достигая одним им ведомого просветления. Сколь Афанасий ни пытался выяснить, что ж это такое — просветление, так и не смог понять. Может, в том было виновато его незнание местных языков, а может, и сама идея недоступна русскому пониманию.

За те дни, что они шли до Аланда, он изучил несколько сот слов, но понимать сложные и многослойные понятия, описывающие тонкости отличий одних верований от других, конечно, еще не мог.

Ярмарка шейха Ала-ад-дина была всем ярмаркам ярмарка. На бескрайнем поле с затвердевшей в камень грязью, идеально уровненной дождями, раскинулись сотни цветастых шатров со всех стран света. Каких только товаров на ней не было! И золото слитками и россыпью, и бриллианты редкой чистоты горстями и поштучно, и ткани парчовые отрезами и кусками величиной с ладонь. И специи, за наперсток коих деревеньку не жалко отдать. И тонкая китайская бумага листами. Та, что чистая, — дешевле, исписанная буквами их кривыми да сложными — дороже. Даже русские собольи и куньи меха попали сюда неведомыми путями. Не было только никакого оружия. Даже плуги и серпы не встречались. За несколько дней Афанасий обошел все, не увидев ни одного, даже самого завалящего клинка. Все, что он нашел, — это скобы, колышки металлические, которыми доски друг с дружкой скрепляли, да иной для постройки товар, не длиннее полуаршина.

Дойдя до конца кузнечного ряда, который и кузнечным-то назвать язык не поворачивался, он остановился возле одной лавчонки, наскоро собранной из скрепленных меж собой кольев, переплетенных не то лыком, не то стеблями каких-то растений. На прилавке лежали кованая кухонная утварь, подсвечник, сработанный явно для какого-то храма, несколько подвесных замков с ключами, серпы. Сделано все было простенько, но очень добротно и изящно. Каждая линия продумана, каждая неровность зашлифована. Видно, что мастер любит свою работу и умеет ее делать. Может, тут отыщется что?

— Здравствуй, дедуля, — обратился он к сухонькому старичку, дремавшему за узким деревянным столом, исполняющим роль прилавка.

— И ты будь здоров, — ответил тот, приоткрыв неожиданно молодые глаза с веселыми морщинками в уголках. — Купить чего хочешь?

— Хочу, да только того товара нет в твоей лавке, — вздохнул Афанасий. — Хотя то, что есть, на совесть сделано, зрю.

Афанасий взял с прилавка замок, провел пальцем по дужке, взвесил на руке, вынув ключ, заглянул в скважину.

— Да, семейное наше дело — ковать, — с гордостью произнес старик. — Кое-что — моих рук дело, кое-что — сыновей моих работа. Подрастают в знатных мастеров.

— Не из Парвата, часом, ваше семейство?

— Из тех краев, а что? — насторожился кузнец.

— Да хочу в подарок хану клинок добрый купить, парватской работы. Больно хороши они, говорят. Да не нахожу вот. Будто совсем делать их разучились.

— Не разучились, — вздохнул старик. И, посмотрев на Афанасия, раздумчиво добавил: — Не дают мечи ковать ни в Парвате, нигде в другом месте.

— Кто ж может запретить кузнецу меч стоящий отковать? — удивился Афанасий.

— Из далеких ты земель, видно, — ответил тот. Купец заметил, что в его деснах не хватает нескольких зубов, как раз тех, что чаще других в драке выбивают. — Мало про нашу жизнь понимаешь.

— То верно, из земель далеких. Они на севере, за Хорасаном лежат. Русью называются. Тверское княжество. Там зимы бывают снежные. Видал снег когда?