Райм спросил:

– Она на работе? Или в колледже?

– Не знаю. Она работает в разное время. И в колледже расписание занятий в этом семестре сокращенное.

Рон Пуласки подал голос:

– Наряд должен быть там через семь-восемь минут.

Только не поздно ли?

Из динамика послышалось глухое гудение. Черт возьми, опять автоответчик. Нет, нет…

– Сакс…

Не обращая внимания на Райма, Амелия снова нажала кнопку повторного набора. Почему, черт возьми, Пам не охраняют круглосуточно? Правда, объекты нападения у их преступника – как и у Собирателя Костей – случайные, и Собиратель Кожи, по их мнению, даже не знал о существовании Пам. Но теперь, разумеется, он решил нападать не только на своих преследователей, но и на их родных и друзей. Ему нетрудно было установить связь между Пам и Сакс с Раймом. Почему не…

Послышался щелчок.

– Амелия, – встревоженно заговорила Пам. – Я получила твое сообщение. Но я не дома. Я на работе.

Сакс опустила голову. Слава Богу, слава Богу…

– Но там Сет! Он сейчас там. Ждет меня. Мы собирались попозже выйти в город. Амелия, что… что нам делать?

Сакс взяла свой мобильник и повернулась к Пуласки.

– Позвони Сету! – Она прокричала номер в другой конец комнаты.

Молодой полицейский быстро набрал цифры.

– Пам, двери заперты?

– Да, но… Ой, Амелия. Полиция там?

– Полицейские в пути. Оставайся на месте. И…

– Оставаться? Я еду домой. Немедленно.

– Нет. Не надо!

Голос Пам был резким, обвиняющим.

– Почему он это делает? Почему он у моей квартиры?

– Оставайся на…

Девушка прервала разговор.

– Звонят. – Выражение лица Пуласки мгновенно изменилось.

– Динамик, – отрывисто приказал Райм.

Молодой полицейский нажал кнопку. Послышался голос Сета:

– Алло?

– Сет, это Линкольн Райм.

– Послушайте, что…

– Слушай меня внимательно. Уходи. Кто-то ломится в эту квартиру. Уходи немедленно!

– Сюда? Как это понять? С Пам все в порядке?

– Она в безопасности. Полиция едет туда, но тебе нужно уходить. Бросай свои дела и уходи. Выйдешь через парадную дверь и иди в восемьдесят четвертый участок. Это на Голд-стрит. Или, по крайней мере, в людное место. Позвони Амелии или мне, как только…

Очередные слова Сета были не слышны, словно он обернулся и телефон находился далеко от его рта.

– Алло!

Послышался звон разбитого стекла, и другой мужской голос произнес:

– Положи телефон!

– Какого черта…

Послышалось несколько глухих ударов, крик Сета, и связь прервалась.

Полицейские появились в квартире Пам раньше Амелии Сакс. Но ненамного. Она вела свой «Торино» в Бруклин-Хайтс на полном газу, почти не касаясь педали тормоза. Сидни-плейс была узкой улицей с односторонним движением, но это не помешало Сакс задеть встречный «Форд» и заставить несколько машин въехать на тротуар, ища защиты среди многочисленных деревьев. Один пожилой водитель оцарапал бампер о ступени церкви Святого Карло Борромео – высокой и красной, как пожарная машина.

Сакс с глазами, горящими ярче, чем проблесковый маяк, расчищала путь почти без помех.

Трехэтажный дом без лифта, в котором жила Пам, был более ветхим, чем большинство зданий вокруг, выделяясь серым цветом в районе из красного камня. Сакс направилась к полукругу, образованному полицейскими машинами и «Скорой помощью». Надавила на клаксон – в «Торино» не было сирены – и разрезала любопытную толпу, потом перестала сигналить и остановилась. Бросившись к парадной двери, она увидела, что дверца «Скорой» открыта, но фельдшеров поблизости не было. Плохой признак. Они всеми силами оказывают Сету помощь? Или он мертв?

В коридоре квартиры Пам коренастый полицейский в форме увидел бляху на ее поясе и кивнул, приглашая войти. Сакс спросила:

– Как он?

– Не знаю. Там кутерьма.

Зажужжал телефон. Амелия взглянула, кто звонит. Пам. Она не стала отвечать. Сказать ей пока было нечего.

Позвоню через несколько минут, решила она. Потом решила, что именно скажет.

Кутерьма…

Пам жила в цокольном этаже, в маленькой, темной квартире площадью около шестисот квадратных футов. Ее сходство с тюремной камерой усиливалось голыми кирпичными стенами и крохотными окнами. Такова была цена жизни в таком шикарном районе, как Бруклин-Хайтс, в центре города, хотя Бруклин и сам был отдельным городом.

Она вошла внутрь и увидела двух полицейских.

– Детектив Сакс, – сказал один из них, хотя она его не узнала, – будете осматривать место преступления? Мы его очистили. Требовалось убедиться…

– Где он?

Сакс посмотрела мимо полицейского в форме, потом осознала, что, разумеется, Подпольщик потащил Сета в подвал.

Полицейский подтвердил, что он в подвале.

– Медики и двое детективов из восемьдесят четвертого участка делают все возможное. – Он покачал головой. – Но…

Сакс убрала с плеча волосы и пожалела, что не перехватила их резинкой. Времени не было – ни тогда, ни теперь. Она повернулась и пошла обратно в коридор, пропахший луком, плесенью и каким-то сильным моющим средством. Ее затошнило. Амелия обнаружила, что идет медленно. Вид смерти или крови не пугал ее: те, кого они беспокоят, не работают на месте преступления. Но гнетущая мысль о разговоре с Пам не давала ей покоя. Учитывая, что оружием преступника был яд, даже не смертельная доза могла привести к ужасающим последствиям: слепоте, мозговым или нервным нарушениям, отказу почек.

Сакс нашла дверь в подвал и стала спускаться по шаткой лестнице. Яркие голые лампочки наверху освещали путь. Подвал находился глубоко под землей, с полосками грязных окон на уровне потолка. Обширное пространство, остро пахнущее печным топливом и плесенью, было по большей части открытым, но имелись там и участки поменьше, с проемами без дверей, возможно, бывшие кладовые. В одну из них преступник затащил Сета. В помещении Сакс заметила спины детектива и полицейского в форме, оба смотрели вниз.

Сердце ее заколотилось, когда она увидела фельдшера, стоявшего со скрещенными на груди руками. Его лицо казалось непроницаемой маской. Он тупо посмотрел на нее, кивнул и снова обратил взгляд в кладовую.

Встревоженная, Сакс шагнула вперед, всмотрелась и замерла. Сет Макгуинн, без рубашки, лежал на сыром полу, руки его находились под спиной – видимо, сомкнутые наручниками, как у других жертв. Глаза его были закрыты, лицо посерело, как старая краска на стенах потревоженного подвала.