в решето.

Я хитрых полонезов не подберу,

Мне уличная лирика по нутру, —

Куплетов и частушек живой огонь,

А в вальсах и фокстротах я — ни в зуб ногой.

У ней — ноль эмоций, хоть насмерть забей, —

Ко мне самому и к гитаре моей,

И некто во фраке, в часах золотых

К ней ходит со скрипкой, задумчив и тих.

Я весь погас на холоде, как свеча,

Они же там гоняют Шостаковича,

Они пьяны от счастья прикарманенного,

А вовсе не от классика Рахманинова.

Они, вон, умом и душой глубоки,

По клавишам долбят в четыре руки.

А я у соседа вчера, как дурак,

Губную гармошку купил за трояк.

Приплясывает дождик по мостовой,

А я под фонарём стою, как часовой.

Дежурю до утра под окнами,

Увидели б вы — со смеху подохли бы!

1978

«Путь-дорога далека…»

Путь-дорога далека.

Пропивай до пятака

Всё, что есть, и хоть слегка

Сердцем отогрейся!

В окна скалится беда,

По вагонам — чехарда,

И зарылись в никуда

Рельсы, рельсы, рельсы…

Пусть на самый страшный суд

На цепи приволокут,

Буду спать, пока дают,

Я на верхней полке.

Опостылело враньё

Про прекрасное житьё,

Нет людей, одно зверьё,

Волки, волки, волки…

Сотням душ прямой резон

Заглянуть за горизонт.

Лезем рогом на рожон,

В замогильный холод.

Частокол помятых морд,

Этот пьян, а этот мёртв,

И к губам кривым примёрз

Хохот, хохот, хохот…

Впереди тупик, завал.

Эх, гуляем, стар и мал!

Голос глотку разорвал,

Отсырела память.

Нам лететь сквозь шум и гром

Без оглядки, напролом,

И с откоса кувырком

Падать, падать, падать…

1977

«Он модель собирал, он приклеивал к планеру крылья…»

Он модель собирал, он приклеивал к планеру крылья,

И пришли два седых старичка, и сказали: «Привет!

Нам известно — ты староста класса, ты Саша Васильев,

Был великим героем Степаныч — наш друг и твой дед.

Ты сидишь и заветы отцов изучаешь за партой,

А вредитель опять приготовил подлянку, шакал!

Покажи нам тайник, где хранятся секретные карты,

Их Степаныч тебе (ты не помнишь) для нас завещал!

Мы с ним вместе в таёжных лесах пожирали поганки,

Убегая от царских ищеек, от пули лихой,

Мы глотали шрифты, чтоб они не достались охранке,

И рабочих в литейных цехах поднимали на бой!»

И, приклеенный ус теребя невпопад, между делом,

Старичок, что помладше, в сторонке скрипел костылём,

А другой, что постарше, достал пистолет «Парабеллум»

И вздохнул: «Говори, где тайник, а не скажешь — убьём!»

«SOS! Измена! Враги!» — Саша чиркнул тайком, втихомолку, —

Он бумажный клочок, ощущая спиной два ствола,

Уронил у дверей, и соседка, смотревшая в щёлку,

Куда надо, пришла и записку с собой принесла!

Он три дня их водил и сказал, наконец: «Мы у цели!»

А потом закричал: «Смерть шпионам! Стоять! Руки вверх!»

Сто служебных собак из засады на них налетели

И отборных бойцов двести семьдесят пять человек!

Их приёмами самбо сразили, их бросили наземь,

Все признали шпионы — как спутник хотели сбивать,

Связь морским патрулям перерезать, чтоб не было связи,

И кремлевские звёзды с Царь-пушкой к чертям подзорвать!

Саша планер доклеил, и вот он летит над землёю —

Голубь мира, точь-в-точь, птица белая, вестник весны,

И легки на подъём наши танки, готовые к бою,

И всегда начеку пионеры советской страны!

1980

«У неё беретик набекрень…»

У неё беретик набекрень,

У неё косыночка в горошек,

Вот умчался поезд, как олень,

Вот перрон листвою запорошен.

У неё ненастная пора,

Снова уезжают мама с папой,

Снова коротать ей вечера

С плюшевым медведем косолапым,

Бабушкины сказки наизусть

Бормотать в потёмках до рассвета,

В сказках и стихах — печаль и грусть,

Если мамы с папой дома нету.

Не берут её на край земли,

Ей всего три года с половиной,

Маму с папой ветры унесли

В гости к кашалотам и пингвинам.

Даже ёлка хочет ей помочь,

Гладит по плечу мохнатой лапой.

Снова скорый поезд мчится в ночь,

Снова уезжают мама с папой…

1981

«В ночь вцепилась лютой, мёртвой хваткой…»

В ночь вцепилась лютой, мёртвой хваткой

Лихорадка, лихорадка,

И деревьям на ветру несладко,

Их колотит и трясёт,

И дрожит под колесом трамвая

Мостовая, мостовая,

И иду я, в пол-лица зевая,

Бестолковый пешеход.

Я вчера сказал: «Послушай, Зинка,

Ты глаза свои разинь-ка, —

Приволок тебе опять корзинку

Незабудок, васильков!»

А она дала мне пару пива

Непонятного разлива

И сказала нараспев, лениво:

«Не припомню, кто таков!»

И, в закатное уставясь солнце,

Три копейки сдав с червонца,

Показала своего знакомца

Со звездою на груди;

Недожаренное чудо-юдо

Положила мне на блюдо:

«Ешь, — сказала, — и ступай отсюда,

И назад не приходи».

Мне сначала было просто дурно,

Но потом под звук ноктюрна

Я ответил ей вполне культурно:

«Исчезаю навсегда»,

И ничем уже себя не выдал,

Даже зуб ему не выбил,

А закрыл глаза и молча выпил