— Они-то дураки, а мы? Мы умные, раз с ними связались?

— А выбор-то был?

Мусил оглянулся. Вместе с ним оглянулся и Гаврила. Оставшийся невредимым второй преследовавший их корабль, словно почувствовав беззащитность беглецов, догонял их. Там еще не знали, что произошло внутри, но как бы то ни было кто-то там сообразил, что сейчас самое время добраться до смутьянов. Гаврила увидел как фигурки людей суетятся там около метателя и как мгновение спустя с него срывается ярко-алый шар и, разбрызгивая брызги, летит к ним.

— Нам конец! — неожиданно спокойно сказал Мусил. Он смотрел вперед из-под руки и видел что-то такое, что не видел ни Гаврила, ни Марк. — Греческий огонь… Прощайте…

— Мимо пройдет, — так же спокойно ответил Мусил. — Поживем еще…

В трюме что-то хрустнуло с таким звуком, что Гаврила вздрогнул. Грохот заглушил даже азартные вопли. Судно задрожало крупно дрожью, накренилось, мачта качнулась в сторону и поймала горящий снаряд. Неслышный за грохотом удар превратился во вспышку желтого пламени. Освобожденный от скорлупы огонь в одно мгновение стек с мачты и ручьями разбежался по палубе.

— Горим! — заорал Мусил. — Пожар!

Моряк и в цепях остается моряком.

Гребцы проплавали по морям Бог знает сколько времени, и знали цену этим словам. Едва Мусиловский вопль залетел в трюм, как драка там прекратилась. Словно выпираемые оттуда какой-то волшебной силой, голые люди полезли из темноты на палубу. На несколько мгновений они, ослепленные солнцем, останавливались, стараясь приспособиться к солнечному свету. В них уже не было ничего человеческого. Марк попятился назад.

— Вон они!

— Вон кого на своем горбу возим!

Гаврила встал, готовясь драться, но гребцы думали не о них. Сквозь дым, заволокший палубу, они разглядели корабль преследователей.

— Плывут, гады, — раздался звучный голос.

— Плавают, нас не боятся, — поддержал его другой голос.

— Совсем обнаглели…

Мусил и Марк стояли ни живы ни мертвы, а Гаврила искал глазами что-нибудь потяжелее или поострее.

— Это они зря…

Гребцы стояли, словно понимали, что драки не миновать. И это их ничуть не огорчало.

— Им все равно кого бить, — шепнул Мусил. — Нам повезло…

Гаврила посмотрел вокруг. Дрожащий от жара воздух пополам с дымом заставил его загородиться ладонью.

— Что загораживаешься-то, — спросил Мусил. — Все одно лучше не станет…

Пламя уже охватило противоположный борт, и пальцы огня уже хватали палубную надстройку. Треск загорающегося дерева заглушал рев воздуха, прилетевшего, чтоб сгореть посреди моря. Сложенный поперек палубы парус вдруг вздулся, словно почувствовал последние мгновения жизни. Дым расправил полотнище, но корабль не успел даже дернуться вперед. Парус вспыхнул, заставив их отступить к борту. Гаврила загородился рукой от обжигающего жара.

— Это точно. Они нас пальцем не тронут. Чего нас трогать? Мы и сами сгорим.

Гребцы загомонили и, разломав еще не горевший борт, сиганули на палубу чужого корабля.

— За ними! — крикнул Мусил. — Сгорим!

Они бы и успели, но порыв ветра наполнил загоревшийся парус, и его развернуло поперек палубы. Гаврила видел, как на него надвигается стена огня, и шарахнулся в сторону. Страх внутри вырос пузырем, но наружу так и не прорвался. Жар сушил кожу и сила так и не проснулась в нем.

Споткнувшись, он полетел вниз. Огонь, не в силах оставить его себе, отпустил его к прохладе воды…

…Ощущение он испытал удивительное.

Он словно заново родился.

В один миг Игнациус вспомнил, что произошло и, не в силах побороть себя, оглянулся, отыскивая опасность.

Слава Богу, никого из неведомых врагов рядом не оказалось!

Правда, так же не оказалось рядом ни леса, ни поляны, на которой враги его коварно подловили, но это было только удивительно, но уж никак не опасно.

Он стоял перед осклизлым камнем, а под ногами, сквозь текущую воду, темнели черепки разбитого кувшина. Вместо леса он оказался в реке.

Невидимые струи толкали горловину, и она колыхалась в такт с бегущими по поверхности волнами. Над песчаным дном скользили мелкие рыбешки. Страх, что сжимал внутренности ледяной рукой, отпустил. Игнациус вздохнул раз, другой, еще раз… Разогнав рыбью мелочь, носком сапога поддел не разбившееся горлышко и засмеялся…

— Варвары… — сквозь смех выдохнул маг. — Лентяи…

Он представил, что было бы, если б его враги, кто бы они ни были, все же поставили кувшин в какое-нибудь укромное место, и улыбка сползла с губ. Помнил он случаи, когда вот так вот неосторожные, или на время забывшие об осторожности, пропадали на века и появлялись в мире только по воле случая. А сколько их таких и посейчас лежат по укромным местам? Он тряхнул головой.

Пора было что-нибудь предпринять, чтоб не уподобляться пропавшим безвести. От стояния посреди реки никакого прибытка не было, и быть не могло.

Хлюпая сапогами, он выбрался на берег. Радость, коснувшаяся его в реке не оставила его и здесь. Он поймал себя на том, что глупо улыбается и остановился.

— А что это я радуюсь? — спросил он сам себя. За эти несколько мгновений новой жизни вопросов к самому себе у него накопилось множество. Во-первых, сколько длилось его приключение? День-два или год-другой? Не менее интересно было бы узнать, где это он оказался. Он, нарочито хмурясь, оглянулся.

Вопросы дорогого стоили, но все-таки улыбка пробралась сквозь стиснутые зубы и скользнула по губам. Что-то внутри него точно знало, что в этот раз ему повезло. Тогда было лето и сейчас тоже. Тогда вокруг стояли берёзки с елками, да и сейчас те же деревья лезли на глаза. Не может быть, чтоб так все совпало. Скорее все-таки день-другой, чем год-другой…

Стоять словно пресловутая Лотова жена времени не было. Жизнь торопила. Время вместе с водой текло мимо, чтоб никогда не вернуться.

Игнациус погрозил реке пальцем, чтоб впредь не баловала, и пошел к берегу, внимательно глядя по сторонам. Чужое колдовство, выключившее его из жизни, кончилось, но это не означало, что оно исчезло.

…Что творится в голове Белояна Хайкин не знал, а ведь что-то там определенно творилось.

Они сидели на верхушке Лысой горы и чего-то ждали. То есть то, что они ждали, со стороны увидеть не мог никто, а даже если б и увидел кто — не удивился бы обычному зрелищу. Со стороны видно было, что сидят там друг напротив друга степенный мужичок и отчего-то, от какой-то непонятной прихоти, наряженный в человеческую одежду медведь и беседуют меж собой не спеша, подхватывая время от времени из решета, что стояло рядом с кадкой, красно-желтые яблочки.