Лаврушин ничего не ответил.

— Позвольте, я продолжу, — учтиво сказал Турецкий. — Ваш отчаянный план начал давать сбои, когда о ваших замыслах случайно узнал ваш сын. Не будем уточнять, как он это узнал. Возможно, просто подозревал. Не сомневаюсь, что он был весьма проницательным молодым человеком. Поздним вечером все семейство, за исключением Ксении, собралось в каюте сына. Он заявил, что вы этого не сделаете. Вы пробовали его увещевать, потому что не хотели отказываться от своего плана. Говорили, что вам грозит полное разорение, потеря средств к существованию, доведение до самоубийства… Николай был против. Он неплохо устроился в фирме приемного дядюшки и, в сущности, плевать хотел на ваши проблемы. Устранение Голицына поставило бы преграды для его карьерного роста. Была большая ссора, возможно, Иван Максимович допустил рукоприкладство, Николай машинально ответил, дальше — больше. Смерть наступила случайно — никто не хотел. Кто из вас ударил Николая, так, что он упал? Вы, Ольга Андреевна? Вы, Иван Максимович? Лично мне это не особо интересно. Вы скрыли то, что произошло. Видимо, отчим Николая провел с вами «воспитательную» работу. Страшная, мол, трагедия, Оленька, но мы должны это пережить. Николай погиб, зачем губить нас с тобой? Давай представим так, словно мы ничего не знали. Давай доведем дело до конца, пусть смерть Николая будет не напрасна. Он убедил вас. Вы в действительности были потрясены гибелью сына, поэтому играть вам практически не пришлось. Так, самую малость, на следующее утро, скрывшись под черными очками, пока не обнаружат тело. Вы справились, вы почти не говорили в то утро. Вот если бы не эти клятые очки…

— А Ксения? — спросил Феликс.

— Если кто и мог услышать шум ссоры в пятницу вечером, то только Ксения. В коридоре двери и стены герметичны, а вот перегородки между каютами не очень толстые. Всего она, конечно, не слышала, и не придала тогда значения. Но она узнала ваши голоса. Весь день после находки трупа ее уверенность росла и крепла, она мрачнела, исполнялась решимости. Ума не приложу, что она искала в каюте Николая, возможно, наивно верила, что сможет найти на вас какой-то компромат. Она была настолько взвинчена, что огрела меня по голове, не задумываясь, после чего убежала. Она подкараулила вас, Ольга Андреевна, после наступления темноты, когда вы в одиночестве стояли на корме, переживая гибель сына. Возможно, вначале было слово, вы поговорили — свидетелей тому нет. Она поняла, что не ошиблась в своих подозрениях. Глупая девчонка. Вместо того чтобы все рассказать мне, она рассвирепела и чуть не выбросила вас за борт. Когда не удалось, принялась вас душить. Но вы закричали, появились люди. Пришлось убегать. Она была уверена, что вы ее не сдадите, поскольку в таком случае вскрылось бы ваше участие в гибели Николая. Ее трясло от злости, но она чувствовала себя в безопасности. И очень зря. Подозреваю, еще немного, и она бы мне обо всем рассказала. Но господин Лаврушин, который понял, в чем дело, совершил несвойственный ему отчаянный поступок: напал на девушку, когда она была одна, отключил ударом, выбросил за борт…

— Вот этого я точно не делал, — криво усмехнулся Лаврушин.

— Делали, Иван Максимович, делали. Потрясение, пережитое Ольгой Андреевной, было самым натуральным, и это сильно меня насторожило. Вам было трудно, Ольга Андреевна, переживать смерть сына и делать вид, что вы к этому непричастны. Но вас поджидал еще один удар: пропало тело сына. Вы действительно не знали, что Иван Максимович задумал от него избавиться, впечатленный моими словами о возможностях медицинской экспертизы. Вы титан, Иван Максимович. В одиночку выкрасть тело, попутно вырубив Глотова, перевалить его за борт, не испытывая особо тяжких угрызений совести…

— Неужели вы всерьез считаете, что я способен был это сделать? — пробормотал Лаврушин, сооружая ухмылку, которая в иной ситуации не могла бы не насторожить. Но Турецкий был слишком увлечен.

— Ну, что ж, по сбрасыванию тел за борт — живых и мертвых — вы уже набили руку. Поэтому в тот момент, когда я был практически беззащитен, охвачен приступом рвоты, вы не дремали. Подбежали и спровадили меня в свободное плавание. Скажете, это тоже были не вы? Прошел слушок, что сыщик собирается разоблачить преступников, вы испугались. Но вам не повезло, я зацепился за канат и стал кричать. На крик уже бежали месье Робер и Глотов. Вы поняли, что попадете в недвусмысленное положение — вас найдут на месте преступления, а я все равно останусь жив — и перегнулись через борт, вроде как только подбежали. От сыщика избавиться не удалось, но вас никто не заподозрил, даже я. Почему вы решили от меня избавиться? Только ли из страха? Да потому, что вновь вас охватила навязчивая идея прикончить брата. Сначала сыщика, чтобы не мешался, потом Голицына. Возможно, вы уже жалели, что выбросили яд. Вы много говорили в тиши каюты с Ольгой Андреевной, внушили ей, что терять вам нечего, нужно доводить намеченное до конца. Ведь жизнь, в конце концов, продолжается? Страшно представить, что творилось у вас на душе, Ольга Андреевна. После смерти сына человеческая жизнь для вас уже ничего не стоила? От второго нападения на сыщика вы решили воздержаться. Подвернулся подходящий случай. Ночь, строгий приказ Голицына не выходить из кают, который, в принципе, соблюдался. Только вы, Ольга Андреевна, могли подойти к Салиму. Он хорошо к вам относился, под его невозмутимостью и толстой кожей таилась хрупкая, хм, — Турецкий покосился на Робера, — душа. Чем вы воспользовались, Ольга Андреевна — кухонным ножом, стянутым на камбузе?

— О, черт, — пробормотала Герда. — А я все гадала, куда заныкала мясной нож с моей любимой рукояткой…

— Лишняя смерть уже значения не имела. Вы становились роботом, Ольга Андреевна. Подбежал супруг, вы втащили тело в каюту. Но вот ведь незадача, Голицын вас перехитрил — его каюта оказалась пуста. Вы вернулись к себе, исполненные разочарования. Что случилось после этого? Вас заподозрил Манцевич?…

Наступила оглушительная тишина. Турецкий почувствовал дискомфорт — словно в зону патогенную угодил, обладая повышенной чувствительностью. Люди заворожено молчали. Ольга Андреевна и Иван Максимович с любопытством его рассматривали. Они не выглядели людьми, оказавшимися в безвыходном положении. «И почему, интересно, Ольга Андреевна почти не запирается? — подумал Турецкий. — Она уже закаленная, она бы выдержала…»

Он повернул голову, встретился глазами с матросом Шороховым. Глаза как глаза (у Шорохова всегда такие глаза). Все бы ничего, кабы не пистолет — хромированная «Беретта» на двенадцать зарядов, смотрящая Турецкому в лоб.

Все, что плохо укладывалось в голове, все, что вызывало мучительные сомнения, разом встало на свои места. Сообщник из числа персонала! Не так уж плохо подготовились Лаврушины к путешествию, заручились поддержкой со стороны. Проще оплатить услуги сообщника (сколько он потребует — пять тысяч долларов, десять?), чем выкладывать Голицыну всю сумму? Он расстроенно поморщился. Веселые картинки поплыли в голове: вот Шорохов ударом мощного кулака отправляет Ксению в нокаут, и вместе с Лаврушиным они выбрасывают ее за борт; вот Шорохов толкает Глотова, тот бьется виском, взваливает на плечо заледеневшего Николая, вытаскивает на палубу, пока Лаврушин стоит на стреме…