Взвизгнула Николь, оттолкнулась от своего неверного муженька, кинулась прочь. Прогремел выстрел. Пуля чиркнула о камень рядом с ее носом, Николь отпрянула, упала, покатилась обратно. Рухнула в руки мужа, который машинально ее обнял, а фактически получилось, что ей загородился. Застонала Ирина Сергеевна, спрятала лицо в ладошки, ограждая себя от враждебного внешнего мира. Ойкнула Герда. Феликс смертельно побледнел, умоляюще прижал к груди руки.

— Шорохов, перестаньте, вы в своем уме?

— Сидите неподвижно, — угрюмо бросил матрос.

— Хорошо, мы сидим, сидим…

Ситуация выходила из-под контроля. Атаковать матроса было пустой тратой жизни. Он отступил, занял грамотную позицию — на краю чаши, твердо стоял между двумя камнями. Он контролировал все, что происходило под ним. «Можно броситься врассыпную, — мелькнула дикая мысль у Турецкого. — Всех перестрелять не успеет (с одним-то глазом). Но как оповестить народ?»

— Ну, вот, — облегченно вымолвил Лаврушин, и его физиономия приобрела более-менее устойчивое выражение. — Чего и требовалось доказать.

Судорожно вздохнула Ольга Андреевна, виновато посмотрела на Турецкого — дескать, ничего личного. Имеет она право после пережитого на маленькое торжество?

— Вы грамотно спрятали пистолет, Шорохов, — похвалил Турецкий.

— Под лагом, — объяснил Шорохов. — Лаг — это прибор для измерения скорости. Там хорошая емкость, о которой может знать только специалист.

— Послушайте, — дрогнувшим голосом сказал Робер, — мы ничего не видели, не знаем, нас тут не было… как это сказать… мы не в курсе… Мы уйдем и никому не скажем… — он заелозил задницей, отползая вместе с Николь.

— Не двигаться! — процедил Шорохов.

— Мэрд… — выругалась Николь. — И что теперь?

— Да, что теперь? — отчаянно взвизгнула Ирина Сергеевна, отрывая ладони от лица. — Какие же вы сволочи, господа!..

— Нужно говорить «вы звери, господа, вы звери», — пошутил из последних сил Феликс. — Вам бы это очень пошло, Ирина Сергеевна…

— Бред собачий, — выразила справедливое мнение Герда. — Только не говорите, что собираетесь нас всех перестрелять. Может, договоримся, Ольга Андреевна? Почему бы действительно не заключить полюбовное соглашение? Вы нас всех отпускаете, а мы держим рот на замке…

Трагические вздохи удавались Ольге Андреевне лучше всего. Она обвела печальным взором всю компанию.

— Мне кажется, это неизбежно, Оленька, — пробормотал Лаврушин. — Это нужно сделать, это вынужденная мера, иначе все просто теряет смысл…

Смертельно побледнел Шорохов. Действительно, одно дело — участвовать в убийстве одного или двух человек, и совсем другое — хладнокровно перестрелять шестерых. Но у них действительно нет другого выхода, и технически — нет препятствий. В обойме еще одиннадцать патронов…

— Вам придется доплатить, Ольга Андреевна… — пробормотал сведенными судорогой губами Шорохов.

— Доплатим, Сергей Викторович, — проглотил слюну Лаврушин.

— Троекратно…

— Хорошо…

Прогремел выстрел. Шорохов схватился за простреленную руку, выронил пистолет. Но быстро нагнулся, схватил его левой рукой. Второй выстрел встряхнул предрассветное пространство. Матрос рухнул навзничь — пуля угодила в сердце. Умер со сжатыми от боли зубами. Кровь хлынула из раны, залила куртку.

Закричал от страха Иван Максимович, подпрыгнул… и повалился — третья пуля угодила ему в голову. Ольга Андреевна медленно повернулась, зачарованно уставилась на мертвого мужа, под затылком у которого расползалась бурая лужа. Ее лицо сморщилось, изменилось до неузнаваемости, сделалось жалобным, вызывающим бездну сострадания. Не веря своим глазам, она уставилась вопросительно на Турецкого, как бы требуя подтверждения визуально полученной информации. Турецкий сочувственно пожал плечами, дескать, мне очень жаль, Ольга Андреевна, так хотелось, чтобы у вас все получилось…

Стрелок уже выбирался из-за ближайшей скалы. Манцевича сильно знобило, его можно было выжимать, плечо пиджака разорвано, глубокая царапина тянулась от виска до края рта, но пистолет с укороченным стволом в руке не дрожал. Он подошел, не опуская ствола. Люди потрясенно молчали. Ольга Андреевна приподнялась, ожидая выстрела. Но Манцевич не спешил нажимать на спусковой крючок. Ольга Андреевна облизнула пересохшие губы, обняла себя за плечи, попятилась. Она смотрела в дырочку ствола, как кролик на удава. Повернулась, стала выбираться из ямы, озираясь. Она тяжело дышала, шмыгала носом, слезы катились из глаз. Она не видела, что перед ней распахивается бездна — расщелина гораздо глубже, чем та, в которую угодил Глотов. Она отступала, а Манцевич шел за ней, не опуская пистолета. Наступил на руку Роберу — француз завизжал от боли, отдернул руку, стал зачем-то дуть на нее. Прошел мимо Турецкого, даже не покосился. Ольга Андреевна едва не оступилась — обнаружила провал, когда нога скользнула в пустоту. Посыпались камни, она упала на колено, удержалась. Манцевич картинно взвел курок.

— Может, не стоит, Альберт? — Турецкий покосился на «Беретту» у ног Шорохова.

— Хорошо, не буду, — подумав, согласился Манцевич, поиграл пистолетом и отвел ствол. С точки зрения Уголовного кодекса поступок был безупречен.

— Ольга Андреевна, прошу вас, спускайтесь, — предложил Турецкий. — Альберт не будет стрелять.

— Вы получите в районе двадцатки и умрете в тюрьме, — хмыкнул Манцевич.

Этот тип обладал иезуитской проницательностью. Он знал, что сейчас произойдет. Ольга Андреевна медленно распрямила спину, подняла голову, тяжело вздохнула, посмотрела на небо. Глаза ее закрылись, она шагнула назад, не оборачиваясь…

Манцевич опасливо приблизился к обрыву, посмотрел вниз. Турецкий тоже подошел. Изломанное тело лежало на дне расщелины, как тряпичная кукла. Вытекала кровь из разбитого черепа. Она не шевелилась. «Ну что ж, возможно, лучший выход для нее, — подумал Турецкий. — На что она еще могла рассчитывать в этой жизни?»

— Вы тоже склонны к драматическим эффектам, Альберт, — пробормотал Турецкий. — Дождались критического момента и уж тогда появились на сцене. Держу пари, вы давно уже томились за той скалой и получали удовольствие от услышанного.

— Возможно, — кивнул Манцевич. — Надеюсь, вы не в обиде, что заставил вас поволноваться?

— Вы слышали все? И знаете, что погибли ваш шеф и Глотов?

— Я все знаю… — он повернулся к Турецкому, водрузил на него исполненный сомнений взгляд.

— Вам не отказало чувство самосохранения, — усмехнулся Турецкий, — в отличие от всех нас. Не собираюсь упрекать вас в малодушии. После смерти Салима и первого покушения на Голицына вас охватила паника. Вы не смогли разобраться в ситуации. Вы не знали, на кого обрушится следующий удар. Но дар предвидения работал аккуратно — в предчувствии дальнейших событий вы скромно удалились со сцены. Решили отсидеться. На каждом судне должны иметься потайные уголки. О таковых может не знать даже владелец судна, не знают наемные матросы, но знаете вы — человек, ведущий дела своего могущественного шефа. В подобных закутках, недоступных для таможенников, перевозят наркотики, оружие, рабов, другой деликатный груз. Я сразу должен был догадаться, что на «Антигоне» имеется нечто подобное.