Она замолчала. Женщины не сводили друг с друга глаз.

— Но, Элизабет…

— Прошу тебя, не надо! — воскликнула она. — Я знаю, что это его убьет, но я так больше не могу. И еще одно: никто и ничто не заставит меня изменить решение, поэтому даже не пытайся.

— Ты что, пока еще ничего ему не сказала?

Элизабет взглянула на Мадлен с мольбой.

— Может, ты скажешь?

— Я? — удивилась Мадлен. — Ни за что! Это твое решение, сама и говори. И поскорее.

— В среду я отправляюсь к сестре в Швейцарию. Я не вернусь в эту квартиру, когда приеду назад в Лондон.

Мадлен покачала головой, возмущенно глядя?ia мачеху.

— Боже мой, вот так просто уедешь и не вернешься? И ты ничего ему не сказала?

— Мне от него ничего не нужно, — заявила Элизабет, как будто речь шла о деньгах. — Он за эти годы и так положил немалую сумму на мое имя.

Бруту не нравился тон их разговора. Он постоянно оглядывался на хозяйку и Мадлен, испуганно склоняя на бок голову.

Какое-то время они шли молча. Элизабет достала из кармана смятую бумажную салфетку и смахнула пару слезинок.

— И как, ты думаешь, он поступит? — спросила наконец Мадлен.

— Не знаю, — ответила Элизабет внезапно посуровевшим голосом. — Теперь это твоя забота. Я имею в виду, ты могла бы переехать в Лондон.

— Ты шутишь! — Мадлен от удивления остановилась. — Ну ты и придумала! У меня же пациенты. И нужно же позаботиться о Росарии.

Они повернули и пошли назад той же дорогой. Мысли Мадлен прервал голос Элизабет:

— …помощь по дому, может быть, сиделку. Я не знаю. И помни, здесь пруд пруди молодых женщин, поклонниц знаменитого художника, готовых на все ради денег и славы великого мастера. Он обязательно кого-нибудь найдет. У него на счету миллионы, и даже если он все спустит, остается еще квартира.

Поклонницы знаменитого художника… Внезапно Мадлен захотелось ударить мачеху. Как она могла? Как можно из любящей жены превратиться в безжалостного постороннего человека?

— Послушай, — тихо сказала она, — делай, что хочешь, но лучше тебе обсудить с Невиллом его желания и потребности. Ты должна помочь ему с этим справиться. Это твой долг.

Первое, что они услышали, когда открыли дверь, — раскатистый храп, прерываемый фырканьем и хрюканьем, от которого чуть ли не дрожал потолок.

— Он спит, — вздохнула Элизабет. — Это уже не первая бутылка за сегодня.

— Ты удивлена? — кисло поинтересовалась Мадлен.

— По правде сказать, я считаю, что тебе лучше уехать прямо сейчас. Движение на дорогах просто ужасное. К тому же он, когда проснется, будет не в настроении. Подумай над тем, что я тебе сказала. Ты его дочь.

Мадлен остановилась и посмотрела на отца, который крепко спал в кресле. Рот у него был приоткрыт, и, наверное, поэтому, несмотря на крупное тело, Нсвилл казался маленьким и несчастным, как та женщина, которую он бросил двадцать лет назад. И неважно, насколько он стал богаче, чего достиг, на какую блистательную женщину променял ее мать — свою жизнь он закончит таким же одиноким и покинутым, как и Росария. «Чему быть, того не миновать», — подумала Мадлен, криво усмехнувшись.

Словно в лучах яркого света она увидела себя, создание этих двоих, увидела неумолимо приближающуюся старость и одиночество. Казалось, она не способна удержать любовь: та просачивалась у нее между пальцами или она сама ее отдавала. Что-то еще грызло ее…

Впервые она подумала о мальчике.

Саша

Росария стояла у алтаря спиной к двери. На ней было шелковое платье изумрудного цвета, которое когда-то давно купил Невилл. Платье до сих пор прекрасно сидело на ее стройной фигуре. Ни возраст, ни болезнь никак не отразились на красоте ее ног, облаченных в черные чулки. Но туфель на ногах не было. Вопреки обыкновению, мать распустила волосы — все еще густые, доходящие почти до бедер. Росария вернула волосам первоначальный цвет — цвет воронова крыла, и теперь со спины ее легко можно было принять за молодую женщину.

Мадлен стояла в дверном проеме и молча наблюдала за матерью. Дары, приготовленные орише Бабалу-Айе, располагались перед ней на алтаре: стакан кокосового молока, чашка с жареной кукурузой, ломоть хлеба, погруженный в оливковое масло. (Невилл, чувствуя свою вину, проявлял невероятную щедрость, поэтому мама имела все, что ни пожелает.) Крошечный флакон с прахом африканского предка стоял на плоском камне, а маленькая безволосая кукла, покрытая чем-то, напоминающим запекшуюся кровь (чью, интересно?), стояла, прислоненная к статуе божка.

Бабалу-Айе редко поклонялись в дневное время — он не выносил дневного света, но, тем не менее, мать потревожила оришу в четыре часа дня. Какое заклинание она готовит? Нельзя назвать простым совпадением тот факт, что ориша Росарии был повелителем инфекций, властвовал над оспой и всеми кожными заболеваниями. Появление ВИЧ на планете приписывали гневу именно Бабалу-Айе. Он же мог вызвать рак, паралич, сифилис и проказу. А его сексуальную силу трудно даже описать: он был необычайно популярен среди любовников, которые ищут колдовское зелье, чтобы достичь высот удовольствия и страсти. И среди влюбленных, которые боятся потерять свою вторую половинку.

Мадлен размышляла над тем, стоит ли прерывать обряд. Санитарки и нянечки уже явно привыкли к маминым причудам, поэтому оставили ее в покое. В противном случае, Мадлен была уверена, мать бы не занималась тем, что делает сейчас. Росария повернула голову в ее сторону и бросила на дочь такой ледяной взгляд, что та поневоле вздрогнула. Она явно помешала таинству.

— Хорошо, что ты приехала, Магдалена. Мне нужно выкурить сигару.

Мать взяла с алтаря еще не распакованную сигару. Невилл, точнее, его адвокат Рональд Трэпп, каждый месяц доставлял в Сеттон-холл коробку кубинских сигар. Невилл отлично помнил, какое удовольствие доставляет его бывшей жене-кубинке хорошая сигара. Но он, очевидно, забыл, что сигары — неотъемлемая часть обрядов Росарии.

— Выведи меня на улицу, Магдалена. Быстро!

Погода стояла отличная, только ветреная, поэтому Мадлен полезла в шкаф за курткой и парой подходящих туфель. Потом помогла матери обуться.

— Отлично, пойдем вниз, распишемся, что мы уехали, — сказала она. — У тебя есть спички?

— Не говори глупостей, — усмехнулась Росария. — Неужели ты думаешь, что мне могут дать спички? От этого места уже давно осталось бы одно пепелище.

Они часто так шутили, поэтому понимающе засмеялись.

Сделав отметку об уходе, мать и дочь пошли на лужайку. Поскольку погода позволяла, тем пациентам, к которым приехали посетители, чай додали прямо на открытом воздухе. Повсюду виднелись голубые плетеные столики, накрытые белыми крахмальными скатертями. Мадлен усадила Росарию за столик под дубом и пошла заказать крепкого кофе, очень крепкого, и попросить зажигалку.