– Я это написал.

– Ответьте на мой вопрос!

– Меня интересует дерево, а не семя, из коего оно произросло.

– Ответьте на мой вопрос!

– От истины, основанной на фактах, до истины духовной так же далеко, как от семени до дерева.

– Ответьте на мой вопрос!

– Да я уже ответил, ты просто еще этого не осознал.

Великий Глаз держится вполне уверенно, чего я не могу сказать о себе: мой желудок терзают жестокие спазмы, предвестники рвоты. Я судорожно глотаю слюну в попытках выровнять дыхание. Нет, не удается! Но я упорствую. И пускай часть моих сил уйдет на борьбу с последствиями наркотика, я все равно не прерву эту встречу на высшем уровне.

Радужная оболочка Великого Глаза переливается эффектными красками. Он ликует.

– Вначале я поздравлял себя с открытием христианства. Мне казалось, что в своей второй книге я вполне доходчиво разъяснил, до какой степени произвола, несправедливости, безнравственности и невежества может довести людей жестокость. На кресте я убивал ненависть. И каждый человек, глядя на смерть невиновного, должен был увидеть в этом результат собственного жестокосердия, – так я думал. Умирающий Иисус исцелял жестокого от жестокости, побуждал род людской искать решения проблем не в силе, а иными средствами, строить новый мир, где доброта возобладает над страхом. Какая прекрасная программа! Перестать ненавидеть ближнего своего и научиться его любить!

– Утопия.

– Да, согласен. Я озарял реальность светом идеала. И думал – с наивностью довольного собой автора, – что освободил людские головы не только от варварской бесчеловечности, но и от глупости. Постарайся вникнуть в смысл Евангелий, и ты поймешь, что Иисус разоблачал псевдоочевидности, на которых зиждилась его эпоха. Он отказывался считать женщин низшими существами, признавая за ними, напротив, способность к откровениям высшего порядка. Отрицал семью как узкую категорию, обвиняя своих братьев в недостойных поступках и провозглашая возвышенное братство, основанное на гуманности. И самое дерзкое: он нападал на религиозные институты, изгоняя торговцев из Храма, обличая бессмысленные обряды, повторяя, что «не человек для субботы, а суббота для человека». Согласно его вероучению, нельзя доказать свою набожность, формально исполняя религиозные обряды, – веру можно постичь, лишь очистив свою душу и помыслы. Словом, создавая Евангелия, я побуждал людей к пониманию верховенства духа над буквой.

Он делает короткую паузу, потом скорбно изрекает:

– Увы…

– Почему «увы»? Вы не считаете, что мы стали лучше?

– Самую малость. Всего ничего. Христианство завоевало себе очень скромное место на земле.

– Наоборот, вот уже много веков, как христиане исчисляются миллионами!

– Да, но их количество не скрывает отсутствия качества. Я потерпел неудачу.

И Великий Глаз тяжело вздыхает:

– Внушить людям, что они заблуждались, распяв Господа на кресте, – это была гениальная идея, но она не прошла.

– Почему же?

– Потому что я требовал, чтобы они несли ответственность за свои поступки. А человек не хочет жить в том мире, где его будет мучить комплекс вины. Это нарушает его душевный покой.

– И что дальше?

– Я отступился. Христианство не было принято, ибо не было понято. Я долго закрывал глаза на очевидное – фетишизацию Евангелий, их непререкаемость, убийства, совершаемые во имя Христово. А ведь это Иисус создал принципы светского общества, провозгласив: «Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»[32]; или: «Кто поставил Меня судить или делить вас?»[33] Однако все происходило с точностью до наоборот: религия, вместо того чтобы дистанцироваться от политики, войны, экономики и гражданского общества, сливалась с ними; более того, стремилась ими руководить. Мне понадобилось несколько веков – восемь, если быть точным, – чтобы понять это. И тогда я решил снова взяться за перо. Или, вернее, прибегнуть к помощи Мухаммеда.

– Которому Вы надиктовали Коран. И чем же он лучше Библии?

– В Коране я обратился к реальным людям, таким, какие они есть; я смирился с тем фактом, что они по-прежнему мечутся между животными инстинктами и тягой к духовности, между телом и душой, между низкими материальными интересами и высоким благородством. И создал книгу, в которой учил их искать равновесие между тем и этим, золотую середину. Далее, я уточнил, что отдельный человек не имеет права на личный контакт со мной – правило, которое иудеи и христиане всегда пытались игнорировать или обойти. Я провозгласил себя всевышним и недоступным. Объявил, что не вмешиваюсь в вашу Историю, дабы не компрометировать себя. Ну разумеется, не считая тех случаев, когда я обращаюсь к вам письменно.

– Что ж, в области литературы Вы произвели подлинную революцию.

– Именно. Я отказался от цветистых рассказов, коими грешит местами Ветхий Завет, от туманных притч Нового Завета. Меня разочаровало их слабое воздействие на аудиторию: люди, в подавляющем большинстве, восприняли мой текст весьма поверхностно и не изменились так, как я на это рассчитывал. В Коране же я действовал более прагматично – разработал целую систему предписаний, организовав всю жизнь человека, от рождения до смерти, буквально по часам, днем и ночью. Я потребовал от него простых, но обязательных действий, как то: разумная гигиена тела, строгий режим питания, пять ежедневных молитв, воспитывающих в нем смирение и сознание своей бренности, пост и воздержание во время Рамадана. Короче, наладил его духовную жизнь, не разделяя тело и душу.

– Замечательный принцип!

– Не правда ли? А еще я провозгласил терпимость долгом каждого верующего: «Нет принуждения в религии»[34]. Я требую уважения ко всем конфессиям.

– Значит, Вы включили в Коран этот пункт, чтобы фанаты двух Ваших первых книг не враждовали с фанатами третьей?

– Именно! И хотя все три мои книги указывают на Бога единого, он отнюдь таковым не является. Поэтому я решил установить связь между ними. В Коране я упоминаю о рукописи, которая хранится на Небесах, на заветном столе, и зовется Книгой-Праматерью, известной лишь мне одному; я давал ее на время Аврааму, Моисею и Иисусу, а позже – Магомету. Причем ему я вверил эту Книгу на более долгий срок, нежели его предшественникам, дабы он написал к ней сборник комментариев. По моему мнению, есть только одна религия Книги – ислам. Иудаизм и христианство остаются религиями книг.

– Значит, эти три монотеизма[35] образуют семью из трех братьев.

– Из трех братьев с братоубийственными помыслами, но тем не менее братьев.