Для иностранцев атмосфера сгущалась так же стремительно. Хозяева иностранных фирм, которые уже пошли на уступки, дав китайским рабочим гарантии занятости и заметно подняв им зарплаты, больше не могли чувствовать себя в Шанхае как дома. Как и в сталинской России, любой контакт с Западом стал основанием для подозрений; мишенью для репрессий стали и китайские журналисты и учителя, получившие образование на Западе. Как долго в подобных обстоятельствах у власти могли оставаться такие люди, как Чэнь И, который провел всю молодость в Париже? Надеясь удовлетворить Пекин и сохранить при этом лидирующие позиции быстро развивающейся экономики Шанхая, Пань Ханьнянь собрал в отеле Cathay (после революции переименованном в гостиницу «Мир») триста самых симпатичных ему капиталистов для умеренного упражнения в коммунистической самокритике28.

Поскольку в Шанхае из-за всего этого начался серьезный экономический спад, верх в Пекине взяли менее радикальные элементы, и кампания репрессий была свернута. В конце концов, в первые годы КНР в среднем 87 % собранных в Шанхае налогов уходило центральному правительству в Пекине29. Руководство города, как могло, способствовало развитию бизнеса, и даже когда в 1955 году все предприятия Шанхая были национализированы, их бывшие владельцы продолжили управлять ими в качестве высокооплачиваемых директоров.

Хотя город с его космополитичными привычками и предпринимательской жилкой никак не мог полностью соответствовать нормам Нового Китая председателя Мао, единогласия относительно роли Шанхая в КНР среди пекинских бонз не было. Все сходились только на том, что Шанхай нужно удерживать на вторых ролях после Пекина. (Впрочем, такое положение способствовало сохранению небоскребов и лилонгов старого Шанхая, в то время как древнее сердце Пекина сравняли с землей советские градостроители, разместив на его месте самую большую в мире площадь Тяньаньмэнь.) Некоторые партийные деятели шли дальше, полагая, что из Шанхая необходимо сделать «нормальный» город, переселив во внутренние районы как минимум половину его населения. С началом в середине 1950-х годов первой китайской пятилетки (национальной программы индустриализации, созданной по лекалам сталинского СССР), 170 тысяч квалифицированных рабочих и 30 тысяч инженеров шанхайских заводов были направлены в более мелкие города30. Конечной целью такой стратегии стало бы возвращение Шанхая к состоянию регионального торгового центра, каким он был до того, как европейцы вздумали превратить его в самый современный мегаполис Китая.

Чтобы подчеркнуть преемственность Китая и сталинского Советского Союза с его пятилетками и культом личности вождя, в середине 1950-х годов на улице Бурлящего источника, вместо традиционного китайского сада, который один из еврейских магнатов недвижимости когда-то разбил для своей жены-китаянки, началось строительство спроектированного российскими архитекторами Дворца советско-китайской дружбы. В облике дворца с его неоклассическим силуэтом, увенчанным золотым шпилем, безошибочно узнается здание петербургского Адмиралтейства; именно здесь китайские ворота в мир передают привет своему северному духовному побратиму. Но в середине XX века эти города объединяли лишь утраты – коммунистические власти понизили их в статусе и ввергли в принудительную спячку, поскольку не доверяли тем местам, где были рождены мечты о революции.

Как ни старались Чэнь И и Пань Ханьнянь сохранять умеренность, объявленная в 1966 году Культурная революция – китайская чистка, которой позавидовал бы и Сталин, – началась именно в Шанхае. Сегодня Культурная революция рассматривается как циничная тактика, к которой Мао Цзэдун и «Банда четырех» (также известная как «Шанхайская группа», поскольку все четверо ее участников были оттуда) прибегли, чтобы удержать власть после того, как программа индустриализации 1950-х годов провалилась, а обещания, что по экономическим показателям Китай за пятнадцать лет «перегонит Англию и догонит Америку», остались невыполненными31. В самом деле, Мао и его приспешники использовали недовольство шанхайской молодежи для достижения своих собственных целей. Но недовольство это возникло не на пустом месте – напряжение было вполне реальным. К середине 1960-х многие в Шанхае начали интересоваться, кому же пошла на пользу революция. Даже не считая инициированного Мао переноса многих отраслей промышленности из Шанхая в другие районы страны, пекинское правительство бесконтрольно выкачивало из города остатки былого изобилия, и в итоге на каждого жителя Шанхая теперь приходилось меньше жилой площади, чем в 1949 году32. Люди не могли не замечать, как сокращается богатство Шанхая, как снижается его положение. Между тем над собой они видели все ту же вестернизированную предпринимательскую элиту, что господствовала в городе и до революции, а также свежеиспеченных партийных вельмож. В этих условиях молодое послереволюционное поколение, выросшее на культе личности Председателя – поколение, в котором нередко встречались выдуманные в честь бредовых экономических претензий Мао имена Чаоин («Перегоним Англию») и Чаомэй («Опередим Америку»)33, – с энтузиазмом приняло новый лозунг вождя: «Бунт оправдан».

Ведомая хунвэйбинами – преданными Мао вооруженными молодчиками – Культурная революция стала эдиповой войной с унизительным прошлым. Шанхай же с его построенными европейцами церквями и небоскребами и с по-западному одетой англоговорящей бизнес-элитой, все еще разгуливавшей по Нанкинской улице, был главным символом этого прошлого. Летом 1966 года хунвэйбины начали преследовать прохожих, одетых и стриженных по западной моде; вскоре «костюм Мао» – серые брюки и наглухо застегнутый френч – стал униформой для всех слоев общества. Хунвэйбины срывали иноязычные вывески, которыми до сих пор был усеян Шанхай, и начали придумывать китайские слова для обозначения западных промтоваров. Жители города, которые говорили по-английски – иногда на утонченном «королевском английском», а куда чаще на пиджин-инглише, – теперь делали вид, что понимают только китайский.

Мишенью хунвэйбинов стала и западная архитектура, однако мегаполис, где западное влияние было настолько всеобъемлющим, можно было полностью очистить, только сравняв его с землей. Поэтому разгрому подверглись лишь самые очевидные примеры западного влияния. Были осквернены культовые здания, в том числе собор Святой Троицы. Нападению подверглось и консульство Великобритании, занимавшее самый завидный участок во всем городе; дипломатов вывели из здания, избили и облили клеем. («122 года без арендной платы – отличный результат», – в уже несвоевременной манере имперского высокомерия шутили чиновники Министерства иностранных дел в Лондоне34.)

Тем же летом 1966 года хунвэйбины принялись грабить дома шанхайских бизнесменов под предлогом поиска «четырех старых» – старых идей, старой культуры, старых обычаев и старых привычек. Хотя самые трагические по масштабу потерь «костры из Будд» полыхали в основном в исторических городах Китая с их тысячелетними храмами, в домах богатых шанхайцев было разграблено и зачастую немедленно сожжено немало ценнейших собраний старинных книг и произведений китайского искусства. Кроме прочего, хунвэйбины обнаружили и конфисковали миллионы долларов наличными, припасенные шанхайскими предпринимателями на черный день.