одноклассников. А потом придется уйти в вечерку, потому что совмещать учебу и бизнес вряд ли получится.

Глава 23

С высоты полета

Вернувшись в наш город, Каналья заехал на рынок, чтобы я купил доллары. Хорошо валютчик знакомый, не стал придираться к старым деньгам и обменял их выгодному курсу, когда другие за них давали намного меньше. Напоследок валютчик сказал:

— У меня кофе заканчивается. Сможешь еще привезти?

С одной стороны, это хорошо — процесс идет, денежки капают, с другой — пока отцу не станет заметно лучше, дед в Москву не поедет. То есть раньше, чем через неделю, товара не будет, о чем я поставил в известность партнера, а также сказал, что скоро все начнет дорожать, и цену за пачку надо зафиксировать в долларах. Он возражать не стал.

Я пробежался по рынку в поисках кукурузы, но нашел только десять жиденьких початков у старушки, которая вырастила их, очевидно, на даче. То есть мой план брать кукурузу здесь провалился, и придется ехать на то поле.

Потом по просьбе бабушки Каналья повез меня домой, и я незаметно вложил ему в руку две тысячи — сегодняшнюю водительскую зарплату. Если бы я ждал автобус, потерял бы целый час, а так уже в полшестого был дома.

Только переступив порог квартиры, понял, что устал, как после трех тренировок подряд — все-таки другой род деятельности, да и перепсиховал перед тем, как наконец решился ходить по точкам и предлагать кофе.

— Ну как? — спросила мама из кухни и, не дожидаясь ответа, добавила: — Мне пятого августа, в этот четверг, — на работу.

Наташкино бормотание все доносилось из ванной, Борис рисовал — словно ничего не изменилось со вчерашнего дня.

— Ты хочешь на работу? — спросил я, закрывая дверь в детскую и усаживаясь за стол.

Мама поставила передо мной суп с фрикадельками. Из-за недостатка средств раньше у нас на обед было либо первое, либо второе. Но чаще — какой-то густой суп, обычно с макаронами, и гора хлеба или сухари. Сейчас вроде всего хватало, но привычка обходиться только первым осталась.

— Ну-у, работа — это работа, — ответила она уклончиво, но без особой радости.

— Тебе там нравится?

— Ну не то чтобы, скорее нет…

— Какая у тебя зарплата? Тридцать тысяч? — поинтересовался я и поймал себя на мысли, что не знаю, сколько она зарабатывает.

— У меня хорошая зарплата, — стала оправдываться мама. — У процедурной медсестры — двадцать пять, у меня тридцать две за счет участковых.

— А чистыми на руки чуть меньше. Столько стоит обувь на зиму кому-то из нас. На еду не останется. — Я положил на стол тридцать долларов. — Это меньшая часть того, что я заработал сегодня. Бери. Вести хозяйство — тоже труд.

Она подошла к деньгам, уставилась на них неверяще.

— Но как?

— Продал кофе. И еще продам, это только начало. Скоро мне понадобится твоя помощь.

Она накрыла рукой доллары.

— Но так не будет всегда. В смысле, невозможно вот так зарабатывать всегда!

— Так — не будет. Денег прибавится раз в десять. Потому мне будет нужна твоя помощь, мама. — Я положил ладонь на ее руку, накрывшую доллары, как бы припечатывая их к столешнице.

— Мне надо уволиться? — с ужасом спросила она.

— На время.

Мама помотала головой и воскликнула:

— Ты задумал какую-то авантюру! А я потеряю работу… все потеряю!

— Ты очень много потеряешь, если останешься на этой работе, — стоял на своем я, испытывая лютый когнитивный диссонанс: мне надо было, чтобы меня послушалась мама, которую должен слушаться я. — На тебе там ездят, сама сколько раз жаловалась! Принеси, подай, иди нафиг, не мешай. К тому же тебе там не нравится.

Я десятку за десяткой принялся выкладывать на стол остальные деньги, наблюдая, как круглеют мамины глаза. Да, это «грязные», но мне был важен эффект.

— Это в день, мама. Двести семьдесят тысяч. На кофе. Я с бабушкой ездил налаживать оптовые поставки, нашел несколько точек. Больше бы нашел, да товар закончился.

Но вместо того, чтобы порадоваться тому, как мы богаты, она брякнулась на стул, закрыла лицо ладонями и затряслась, вгоняя меня в ступор. Что такое? Что за рёв? Ни в каком возрасте я не переносил женские слезы. Они — многоточия в реплике. Последний аргумент в споре, признание своей слабости, имеющее необъяснимую власть над нами. Да, манипуляция — пусть! Но я не мог просто сидеть и смотреть, как она плачет, потому вскочил и обнял ее.

— Ну что такое? Я чем-то тебя обидел?

Всхлипнув, она пролепетала:

— Я такая никчема! Своим детям не могу помочь. А ты — мальчик. Ты ведь просто мальчик! Вот как⁈

— Будем считать, что я — не просто мальчик. — Я сгреб деньги в карман, кроме тех, что на еду. — И мне понадобится твоя помощь. Поможешь?

Она размазала слезы по лицу и кивнула, я продолжил:

— Но для этого нужно уволиться, чтобы ненадолго устроиться на винзавод. Хоть кем. Раз так боишься, потом вернешься в свою поликлинику, все равно мало кто прельстится работой, где главврачиха самоуправствует и выгоняет за свой счет, чтобы содержать работающих на две-три ставки родственников.

Мама удивленно вскинула голову.

— Но на винзаводе зарплата еще меньше! И надо чистить бочки, мыть…

— На пару месяцев, — ободрил ее я. — Дождаться, когда начнут давать ваучеры, и скупить их у рабочих, пока это не сделало начальство. Денег я дам.

— Но зачем они тебе, это ж просто бумажки!

— Эти бумажки ценнее денег, — объяснил я. — Потом на них можно взять землю. Чем больше ваучеров, тем больше земли.

— Но почему просто не скупить их? Неужели обязательно, — мама передернула плечами, — идти туда уборщицей?

— Потому что купить и получить их смогут только сотрудники винзавода.

— Но для чего нам столько земли? Я дачу обрабатывать не успеваю!

Вот как ей объяснить, что такое инвестиции и долгосрочная перспектива?

— Потом она будет стоить миллионы. Улавливаешь: бумажки — и земля возле самого моря! Такой халявы больше не будет. Миллионы, мама!

— Но откуда ты знаешь? — Она всмотрелась в мое лицо с сомнением. — Ты ведь и про обмен денег знал! Откуда?

Я соврал то же, что врал