Зато с вполне юношеским пылом профессор часами рассуждал о камнях, минералах и прочих неодушевленных, а посему неинтересных вещах. Вначале Кюхельбекер внимательно слушал, даже пытался искренне понять, но такой знакомый немецкий язык стал вдруг совершенно чужим, словно язык каких-нибудь папуасов.

Как можно суровую красоту окрестных пейзажей сводить к каким-то формациям, пластам, выходам и прочим сугубо прозаическим вещам? И даже при виде растений не восхищаться ими, но пытаться классифицировать, раскладывая по видам, семействам и чему-то там еще?

– Господь нам этот мир как бесценный дар передал, чтобы мы его для наших потомков сберегли. И не просто сберегли – пользовались им по мере необходимости для нужд своих. Познать весь замысел Творца можно, лишь суть Его творения познав. Потому путь науки – в раскрытии тайн. Тайны лишь для невежественных людей существуют, коим был дан разум. Но они так и не решились его использовать, – не без своеобразной патетики отвечал Тизенгаузен.

После подобных заявлений поневоле становилось стыдно провалов в собственных знаниях. Хотелось немедленно прямо здесь и сейчас понять, почему растет трава, где сокрыты полезные для человечества руды и минералы, каковы их явные и тайные свойства, как их лучше использовать на общее благо живущих и грядущих поколений. Или – не сейчас, а с завтрашнего утра. Пока же лишь представить, насколько сей путь прекрасен и достоин настоящего человека.

Но желания оставались желаниями, не подкреплялись никакими действиями, угасали под привычными рассуждениями об общем. Гораздо приятнее рассуждать, чем углубляться в детали и думать.

На горизонте мрачными громадами росли горы. Отряд давно должен был бы добраться до них, но Тизенгаузен все вел экспедицию по краю равнины, словно самое вкусное оставляя напоследок.

После всех поворотов, поездок в сторону, возвращений тракт в итоге был утерян.

Нет, разумеется, казаки с легкостью вывели бы отряд на него, но время… Дня три, не меньше, если учесть повозки. И даже территория здесь являлась ничейной.

Впрочем, ничейной земли на континенте хватало…

На границе Великих Равнин

Период апатии в очередной раз сменился острой жаждой деятельности. Кюхля вдруг воспылал жаждой открытий и конкретной пользы, которую он мог бы принести, выбрав в жизни иную стезю.

При всей отвлеченности и склонности к вещам абстрактным Кюхельбекер понимал: человечеству для жизни потребна не только духовная пища, но и (и прежде) нечто более существенное. Не будет открытых месторождений руд – не будет металлов. Не будет металлов – и как тогда производить нужные вещи? Даже за обедом приходится пользоваться ножом, вилкой, ложкой – и это в процессе еды. Которую прежде надо вырастить или добыть, приготовить…

Какой бы ни была идиллия, на чем-то ведь она должна базироваться. Следовательно, кто-то обязан находить нужные минералы, руды, прочие вещи. Пусть прозаические, но куда же без них?

В беседах с Тизенгаузеном верх в очередной раз взял профессор. Надолго ли – вопрос другой. Зато стремление принести пользу оказалось настолько велико, что Кюхельбекер отдалился от основной группы и направился чуть в сторонку.

Благодаря разговорам Вильгельму казалось, будто его познания уже достаточны для самостоятельных поисков. Не требуется много ума для понимания – несколько человек осмотрят гораздо большую территорию, чем один. Казаков в данном случае в расчет можно не брать. Они лишь охрана да своего рода няньки. Хотя последнюю истину Кюхля от себя старательно гнал. Он привык по жизни, что кто-то все время заботится о нем, и воспринимал заботу как некую данность.

Если вдоль тракта компания из чиновника и ученого вполне могла проехать спокойно, без сопровождения и проблем, то со всеми изгибами, уходом с пути, странствиями, даже говорить о нормальной езде не стоило. На станции поменяют лошадей, починят коляски, накормят, найдется место для сна, но путешествовать по безлюдным местам совершенно одним, лишь с парой слуг…

О многих подлинных опасностях мужчины элементарно не задумывались, будто их и быть не могло, путешествовали же они по Европе, а не по довольно неспокойным местам, но где брать в пути еду, не будет ли грозить голод – подобное заставляло всерьез беспокоиться. Пока не убедились – десяток казаков отменно знает свое дело и пропасть из-за всякой ерунды не даст.

Тизенгаузен в способности спутника верил не особо, но и вреда от поездки не ждал. Хоть можно будет спокойно заниматься делом, не вслушиваясь в бесконечные рассуждения Вильгельма о роли поэзии в усовершенствовании человека. Найти ничего не найдет, так и профессору пока не удалось напасть на след чего-нибудь полезного.

Повозки оставили в приметном месте. Благо, они опять нуждались в мелком ремонте, а сами разъехались в разные стороны. Кюхля гордо восседал на смирной лошади, сам высокий, худой, какой-то нескладный. Что он надеялся увидеть близорукими глазами, оставалось тайной, и даже вечно сползающее пенсне вряд ли делало поэта более зорким.

Следом за ним двигался молодой казак Африкан. Словно для контраста демонстрируя, как надо сидеть в седле. Детям степей и прирожденным наездникам было немного смешно наблюдать за неуклюжим барином, но лицо служивого было практически бесстрастным. Барин, он барин и есть. Что еще ожидать от сугубо штатского, никогда не бывшего в воинской службе человека?

Мотаться без толку взад и вперед казакам давно надоело. Сказано было – сопроводить профессора до Калифорнии, по дороге выполняя приказания. Но кто же знал, что приказания те будут касаться почти исключительно движения по сторонам? Так никогда и никуда не приедешь. И, что странно, двое господ практически не ведали устали, тогда как казаки откровенно притомились и вымотались за чересчур долгую и бестолковую дорогу. Как вымотались и кони. Все же надо им иногда дневки давать. А то вперед да вперед, а на деле – в стороны. Как сейчас.

В самом начале Кюхельбекер то и дело останавливался, слезал с лошади, внимательно осматривал ту или другую кучу камней. Разок он даже попросил Африкана чуть покопать землю. Лопата на такой случай имелась, но почва оказалась твердой, высушенной солнцем, и за полчаса усилий родилась небольшая ямка. Кюхля заглянул в нее, извлек несколько кусочков земли вперемешку с камешками, поднес ближе к лицу, посмотрел сквозь пенсне, затем – без пенсне, помял, понюхал, да и отбросил в сторону. А потом еще пытался отряхнуть испачканные руки. Без особого результата.

Затем даже ему надоело то спускаться на землю, то забираться в седло. Результата не было, успех вдруг стал казаться призрачным и нереальным. Однако сдаваться Кюхельбекер тоже не хотел и ехал все дальше и дальше.

– Ваше благородие, в лагерь пора. Обед скоро, – напомнил задумавшемуся барину Африкан. – Умотали, почитай, за два десятка верст. Пока возвернемся…

В душе Кюхля был согласен повернуть немедленно. Но и терять лицо перед казаком, слушаясь его, как барчонок дядьку, не хотелось. Скажут, ездил непонятно куда и непонятно зачем. Вот найти бы хоть какой-то явный ориентир, мол, до него, а затем – назад…