Я опять начала стучать ногой, и мама погладила меня по колену.

Когда наступила посадка, я переключилась в школьный режим: встань в очередь, слушайся указаний, жди. Это было практически облегчением, но не успела я оглянуться, как оказалась на своем месте в самолете, державшем курс на Карибы. Пилот объявил пункт назначения, но мне до сих пор не верилось. Хотелось как-то зафиксировать этот момент. Я, Роза Сантос, сижу в самолете, который направляется в Гавану.

Мама уже болтала с пожилой соседкой по креслу. Я посмотрела в окно и стала наблюдать, как самолет медленно выкатывается на взлетную полосу. Когда мы начали взлетать, я стиснула медальон Caridad del Cobre, который теперь носила на шее.

Мама схватила меня за другую руку. Я ожидала увидеть на ее лице легкую улыбку, но глаза ее были закрыты, а челюсти стиснуты. Я сжала ее ладонь, и, не открывая глаз, она проговорила:

– Сколько я ни путешествовала, а океан никогда не пересекала.

От удивления я даже перестала бояться.

– Но ведь у тебя уже был паспорт![90]

Я понятия не имела о том, куда она ездит, но готова была поставить все на то, что и за морем она не раз бывала.

Она осторожно, размеренно вздохнула.

– Мне всегда хотелось быть смелой… или демонстративно непокорной. Но всякий раз, когда я об этом думала, то представляла, как в самолет попадает молния, а потом сообщают, что твое тело не нашли. – Она наконец посмотрела на меня и снова сжала мою руку.

Я была так сосредоточена на собственной мечте о Кубе, что даже не задумывалась, что это значит для нее. Я подняла ее руку к губам и поцеловала костяшки пальцев:

– Вот моя бесстрашная мать наконец возвращается туда, где впервые пробудилась к жизни.

Она медленно выдохнула и чуть улыбнулась:

– Всегда такая поэтичная. – Но наконец немного расслабилась.

Атмосфера в самолете была напряженная. Большинство людей радовались предстоящему отдыху, но некоторые тоже везли с собой свои призраки. Перелет был очень короткий; внизу уже виднелось Карибское море. Эти голубые просторы заставили меня вспомнить об Алексе. Я прикоснулась к шнурку на своем запястье.

Когда внизу наконец появился остров, я приложила ладонь к стеклу, жадно разглядывая дороги, гроздьями разбросанные поселения и невероятное количество зелени.

Капитан самолета сообщил, что мы приземляемся в международном аэропорту имени Хосе Марти.

С самолета я сошла словно в каком-то тумане. Я перемещалась между очередями, пытаясь что-то разглядеть через головы стоящих впереди людей, и сердце гулко стучало. Я спустилась по ступенькам; язык и царившая повсюду жара были мне знакомы. Пальмовые деревья, бетон. Пятна зеленого и коричневого. Пейзаж был вполне привычный. Даже шум и хаос аэропорта казались знакомыми. Вокруг звучало гораздо больше испанской речи, и отовсюду просто пахло Кубой, но по большому счету все это не так уж сильно отличалось от Флориды.

Мы забрали свой чемодан и вышли наружу, оказавшись в компании других путешественников и ожидавших машин. Там мы нашли пожилого темнокожего кубинца, державшего в руках лист бумаги с нашими именами.

– Hola, – сказала я, широко улыбаясь от волнения.

Его глаза потеплели:

– Liliana y Rosa Santos?[91]

На раскатистом испанском, звучавшем очень по-домашнему, он поприветствовал нас на Кубе и повел к своей машине. Это оказался старенький синий «кадиллак». Педро открыл нам двери и помог с багажом. Он выехал на дорогу, и теплый соленый ветер принялся трепать мои волосы. Сквозь помехи и треск по радио пробилась румба. Радость в моей душе пересиливала страх.

Пока мы ехали к Гаване, мама, прогнувшись вперед, между спинками кресел, расспрашивала его о селениях, мимо которых мы проезжали. За окном все выглядело точно так же, как где-нибудь в глубине полей Флориды, но все равно у меня в голове билась мысль: «Ты на Кубе!»

Я смахнула волосы с лица. Педро сказал то, чего я не поняла, и улыбнулся мне в зеркало заднего вида.

Мама перевела:

– Мы специально едем по дороге с красивым видом.

Мы проехали вдоль стены, отделявшей город от моря. В нее, не переставая, бились огромные волны, одна за другой. Тротуар рядом с этим местом был мокрым насквозь. Я высунулась из окна и полной грудью вздохнула. Педро с теплотой рассмеялся.

Он привез нас к своему дому в центральном районе Гаваны. Это было трехэтажное желтое здание с балконами на двух верхних этажах, а здания по бокам были разных цветов: одно – зеленым, а другое – серым. Дверь нам открыла пожилая женщина.

– Mi esposa, Marisol[92], – представил ее Педро. Его жена подошла и поздоровалась. Услышав испанский моей матери, она обняла нас, как родственников, которых давно не видела. Градом посыпались вопросы: кто были наши предки, в какой части Кубы они жили, когда уехали и как нам живется во Флориде. Я была рада, что мама рядом, – мой собственный испанский казался мне неуклюжим и слабым, хотя я почти все понимала. Марисол показала нам дом; плитка, убранство и открытые повсюду окна выглядели до боли знакомыми.

Она провела нас в комнату на втором этаже. Здесь стояли две кровати и небольшой холодильник. Мама пошла с Марисол пить кофе, а я вышла на террасу и взглянула на голубое небо, здания и море внизу. Теплый бриз поглаживал мою кожу. Я смогла. Я добралась до другой стороны. Я поставила урну на маленький металлический столик и положила сверху ладонь, мечтая о том, чтобы мы приехали сюда раньше. Чтобы моя abuela стояла рядом со мной. Чтобы теплый ветер ворошил ее волосы, а она закрыла бы глаза, чтобы его вдохнуть. И, когда она снова открыла бы их, ничего бы не исчезло.

Я хотела ощущать ее рядом и знать, что у нее все хорошо.

– Мой дом – ваш дом, – из-за моей спины сказала Марисол по-английски, и я вздрогнула. Она посмотрела на урну, и в ее взгляде отразилось понимание. Я не первая, кто привез кого-то с собой, – и не последняя.

– Gracias[93], – серьезно и проникновенно ответила я.

– Хватит уже писать, – сказала мама.

На завтрак были яйца, хлеб и нарезанные бананы. Масла не подавали, и порции были небольшие, но невероятно вкусные. В Гаване мы оставались всего на день, а потом собирались найти какой-то способ отправиться на запад, в Виньялес, туда, где когда-то была ферма родителей Мими. Но что делать дальше, ни я, ни мама не знали. У нас было всего три дня, и возникло такое чувство, что мы ждем какого-то знака от Мими, чтобы она сообщила нам, что делать. Развеять пепел по ветру? Забрать урну назад в США? Мы словно мчались на крыльях своей скорби.