Для Тэтчер это была грандиозная личная победа. «В современной истории Британии не было изменения более стремительного и более всеобъемлющего, — пишет Мур. — Теперь она стала полновластным командиром»[340].

Приободрившись, премьер-министр продолжила реализовывать свою программу с еще большей решимостью. Во время кампании переизбрания в 1983 году она почти дословно повторила свои речи 1950 года; она снова боролась за победу в «исторических выборах», предлагая выбрать между «двумя абсолютно разными укладами жизни» и получить «возможность рассеять разноликие черные тучи марксизма над нашей землей». Она снова одержала уверенную победу, так как после успешной войны ее грозные предзнаменования вновь обрели убедительность. «Мне было очень тяжело первые три года, очень, очень тяжело, — напишет она позднее. — Но после Фолклендской войны люди поняли, что мы делаем то, о чем и говорим»[341].

Второй срок Тэтчер принес экономике лучшие результаты: снизилась инфляция, выросло производство, резко возрос экспорт, экономика в Европе быстро поднималась, резко возрос импорт, на фондовом рынке начался бум. В период между 1980 и 1981 годами на протяжении шестнадцати месяцев наблюдался отрицательный прирост ВВП, однако с 1981 по 1989 год он в среднем увеличивался на 3,2 %[342]. Кроме того, сократились расходы по обслуживанию государственного долга. Государственные расходы в рамках растущей экономики оставались стабильными.

Одним из следствий политики Тэтчер стало разделение британской экономики на два отдельных сектора. Квалифицированные работники, особенно в сфере финансов, процветали, но те, кто терял работу в производственном секторе, переходили в низший класс. Зарплаты работавших росли, но безработица оставалась рекордно высокой, и разрыв между богатыми и неимущими увеличивался. На смену стремлению к социальному равенству, которое было так важно для послевоенных правительств, пришел социальный дарвинизм, что сильно напоминало Америку Рональда Рейгана.

Политическая оппозиция Тэтчер была по большей части разобщенной и ни на что не годной. Историк Джон Кэмпбелл описывал второй срок Тэтчер, продлившийся с 1983 по 1987 год, как «период, когда вековой политический спор между капитализмом и социализмом, казалось, был окончательно разрешен в пользу первого. Было установлено непоколебимое моральное и практическое превосходство рынка как фактора благосостояния и эффективного предоставления государственных услуг»[343]. Добившись успеха, Тэтчер стала еще большим автократом и осуществляла тотальный контроль над правительственной программой. Она реорганизовала свой кабинет, включив в него больше сторонников, и команда руководства все больше походила на послушное орудие в ее руках.

Следующим шагом Тэтчер стала распродажа принадлежавших государству компаний. Ни у Великобритании, ни у других стран не было серьезного опыта приватизации. Политический журналист Питер Ридделл назвал этот шаг «эффектной политической инновацией международного значения»[344], которая реорганизовала промышленную структуру Британии и всю мировую культуру бизнеса. Дэниел Ергин и Джозеф Станислав считают, что это «решающая веха тэтчеризма, которая вместе с его философией окажет величайшее влияние на мир»[345].

Начало было положено, когда после Второй мировой войны британское правительство запустило национализацию ключевых отраслей промышленности, чтобы приспособить производство под общественные нужды. В 1950–60-х годах британские политики были уверены, что конкуренция между частными компаниями нередко приводит к неправильным результатам: управленцы и акционеры получают краткосрочную выгоду, а работники — минимально возможную оплату труда. В теории компании, принадлежавшие государству, должны были действовать в национальных интересах, создавать лучшие условия для сотрудников, проводить инвестиции в долгосрочные проекты и защищать важные экономические активы страны от захвата иностранными компаниями. Как оказалось, эти социалистические идеалы редко совпадали с реальностью.

Тэтчер рисовала в своем воображении новый вид капитализма, который отдавал частным лицам в собственность и жилье, и бизнес, и имущество. В 1985 году министр финансов Найджел Лоусон озвучил в своей речи цели Тэтчер, сказав, что частная собственность «принципиально важна для сохранения свободы и демократии»[346], потому что дает гражданам «необходимое чувство принадлежности обществу» и вместе с тем «свое место в будущем — и, что не менее важно, в настоящем».

Сначала продажи шли медленно, но во второй срок правления Тэтчер процесс начал набирать обороты, подстегиваемый принципом Лоусона, что «ни одно предприятие не должно оставаться в собственности государства, если на то нет убедительной и непреодолимой причины»[347]. В период между 1979 и 1991 годами британское правительство продало два из каждых пяти предприятий, которыми раньше владело[348]. Всего новых собственников получили больше пятидесяти крупных предприятий, на которых работали примерно девяносто тысяч человек, в том числе Britoil, Enterprise Oil, Jaguar, British Telecom, British Gas, British Airways, Rolls-Royce, Объединение британских портов и Управление британских аэропортов. Сумма, которую получила королевская казна от приватизационных сделок, увеличилась в десять раз, достигнув пяти миллиардов фунтов в год. Большинство компаний были проданы в частные руки на фондовом рынке. Доля взрослого населения, владевшего акциями, выросла с 7 % в 1979 году до 25 % через десять лет[349].

Некоторые из этих сделок били мировые рекорды по объему первоначального публичного размещения акций, но сколь велик был размах, столь велики были и противоречия. Критики говорили, что активы продаются слишком дешево и что лондонские брокеры на них бесчестно наживаются. Лейбористы и многие эксперты от науки утверждали, что правительство отдает государственные монополии в частные руки без антимонопольного регулирования, необходимого для защиты населения. Они также сетовали, что правительство записывало вырученные от продажи средства в текущие доходы и тратило их на насущные потребности вместо того, чтобы инвестировать в долгосрочные проекты, например улучшать качество дорог, мостов и железнодорожных линий. «Перед каждым крупным актом приватизации настроение общества было неизменно враждебным самой идее, и ничего бы из этого не вышло, не продолжай правительство идти вперед и воплощать задуманное»[350], — вспоминал Лоусон в своих мемуарах.