Вот черт! Он же прекрасно понимает, что с ней делает! Понимает – и этим наслаждается.

Еще некоторое время муж возился с ее ступнями – и со здоровой ногой, и с раненой. Саманта же, откинув голову на бортик, смотрела, как стучат по световому люку капли дождя, и прислушивалась к раскатам грома.

Она настолько расслабилась, что едва не подпрыгнула от неожиданности, когда мыло коснулось верхней части ее ноги, рядом с самым интимным местечком. И в тот же миг прикосновения Гэвина словно превратились в жидкий огонь. А пальцы его заскользили все выше… Добрались до кудрявых волосков между ногами – и последовали еще дальше, еще глубже.

Саманта напряглась – но не шевельнулась. Она приказала себе не двигаться. Упрямо смотрела в пасмурные небеса, напоминая себе, что надо моргать. Надо дышать.

Он – ее муж. Он имел на это право.

И вдруг Саманта с удивлением поняла, что не ей одной тяжело дышится.

Мыло же, твердое, но гладкое и приятное на ощупь, скользило по ее раскрытому естеству. Надавило на крохотный пылающий бутон меж раздвинутых ног – и внутренние мышцы сжались и почти болезненно запульсировали.

В следующий миг мыло исчезло, и его место занял палец – исследующий, испытующий.

Палец скользил по теплой нежной плоти, и Саманта кусала губы, чтобы не вскрикнуть от наслаждения.

– Ты вся мокрая, – прохрипел Гэвин.

– Я же в воде… – ответила она, упрямо глядя в небеса.

– Знаю, бонни. – Двумя длинными и ловкими пальцами он раздвинул ее внутренние складки, нащупывая вход. – Но эта влага – совсем не вода.

О да! Она тоже это знала. Чувствовала.

Палец его кружил вокруг входа, рождая внутри бурю содроганий и бешеное желание.

– Моя милая грязная женушка! – проворковал Гэвин. – Дай-ка я тебя хорошенько помою! Смою с этой плоти память о других мужчинах, ибо после этой ночи ни один другой мужчина тебя не коснется. После этой ночи ты никогда никого не захочешь, кроме меня.

«Стоп! – мысленно воскликнула Саманта. – Кажется, такого уговора не было!»

А безжалостные пальцы вновь нащупали пылающий, пульсирующий бутончик под нежными складками. В следующее мгновение в глазах у Саманты потемнело, но она по-прежнему пыталась сдерживаться. Сохранять самообладание. Наслаждаться, но не слишком. Стискивала зубы, удерживая себя на месте. Однако бедра ее вдруг задвигались сами собой, и с каждым новым прикосновением к этому мучительно-чувствительному уголку ее тела из груди вырывались хриплые совсем не женственные стоны.

Боже правый! Как хорошо! Никогда с ней такого не было. Никогда.

Она еще громче застонала, когда на место указательного пальца лег большой и начал массировать нежную плоть быстрыми круговыми движениями. Внезапно еще один палец скользнул внутрь и начал творить… нечто непостижимое. Саманта, не удержавшись, всхлипнула и тут же вновь застонала. Сердце же ее колотилось все быстрее. Казалось, пальцы мужа извлекали из самой глубины ее существа нечто темное, горячее, пульсирующее – и, наконец, оно вырвалось, захлестнуло ее огненной волной, заставив громко вскрикнуть и выгнуться от наслаждения. Огонь вскипел в ее жилах, тело растворялось в потоках лавы, но Саманта упорно смотрела только вверх.

Пока вдруг не увидела в пасмурном грозовом небе звезды.

В этот миг она походила на богиню вод. Наполовину погруженная в ванну, с кожей, блестящей от влаги, его прекрасная наездница выгибалась, подавалась ему навстречу, скакала на его руке с той же уверенностью и грацией, что и на лошади.

Даже сейчас – распахнутая, беззащитная – она оставалась диким, неукротимым созданием. О господи, как же он хотел ее укротить! Приучить к себе. Научить отвечать ему.

Когда она наконец задрожала в изнеможении, и в движениях ее начало ощущаться скорее желание бежать от удовольствия, чем продолжать, он медленно извлек пальцы из ее теплой влаги. И она, обессилевшая, откинула голову и закрыла глаза.

Гэвин не смог бы объяснить, что за чувство охватило его сейчас. Знал лишь одно: это чувство, яростное и почти болезненное, зародилось в его душе в тот миг, когда она ответила «да» на вопрос Лиама. Стоя перед людьми, уверенными, что она совершает страшную ошибку, она все же выбрала его.

Наверное, это было ощущение чуда, нежданного и незаслуженного. И с каждым очередным, решительным ответом, который давала она грозному лэрду Маккензи, это чувство только усиливалось. До сих пор лишь очень немногим удавалось противостоять железной воле Демона-горца. Одним из этих немногих был сам Гэвин. Но ни разу он не видел, чтобы это удавалось женщине, тонкой, как лоза, и едва стоящей на ногах.

Его бонни…

За великое множество пустых ночей, проведенных с великим множеством пустых женщин, ни одну из них он не желал так яростно и страстно, как ее. Даже Колин…

Гэвин выпрямился и подхватил жену на руки. Она тут же обняла его за шею и уткнулась носом в плечо. Господи, какая же она легонькая! Как пушинка. Можно носить на руках, не уставая, хоть целый день.

Или целую жизнь.

Отбросив эту непривычную для себя мысль, он поставил Элисон на ноги и поддержал, чтобы она не потеряла равновесие.

– Держи меня за плечи, – сказал он, а затем принялся вытирать ее пушистым полотенцем.

Однако она не стала стоять неподвижно, как он ожидал. Рукам ее не лежалось спокойно у него на плечах, и она обняла его за шею, привлекла к себе – и прильнула губами к его губам. А потом застонала. Такого стона, какой она сейчас издала, он никогда еще не слышал от женщины. В этом звуке не было ничего игривого, дразнящего, ничего заученного. Он был чистым и честным. Первобытным зовом желания.

Именно в этот миг Гэвин и пропал.

Он прильнул к ее губам, вложив в этот поцелуй все свое мастерство и жадно впивая все доступное ему наслаждение.

На вкус она была точно дождь. Точно гроза, еще недавно бушевавшая за окном.

О боги, что с ним происходит? Ведь он – лорд Торн, легендарный покоритель сердец. Человек, для которого постельные утехи – прекрасный спектакль, произведение искусства. Но с этой тоненькой девушкой он вдруг оказался брошен на милость того, чему поклялся никогда более не подчиняться.

На милость страсти.

Грубой, немыслимой, ничем не сдерживаемой страсти, что бурей сотрясала все его существо, молнией сверкала перед глазами, громом отдавалась в ушах.

И вот сейчас, прежде чем он понял, что делает, снедаемый немыслимым прежде голодом, Гэвин уже опрокинул жену на пол у камина. Он стал зверем, ненасытным и бешеным, весь – когти, зубы и бездонный колодец желания. Дойти до постели времени не было. Он чувствовал, что должен сделать эту женщину своей женой прямо здесь. Прямо сейчас. У огня, под грозовым небом. Под рычание грома и сверкание молний (гроза, как по заказу, разыгралась опять).