Чепрагин покосился на него:

— Молчи уже, спринтер… Теперь тебе только бегать.

Шумилов зашевелился, осторожно свесил с топчана ногу, упакованную в самую настоящую шину, и попытался встать. С первого раза не получилось — он повалился обратно на топчан. Но на подбежавшего, чтобы помочь, лейтенанта зыркнул так, что тот поспешил вернуться к своему прерванному занятию.

Стиснув зубы и поддерживая ногу в месте подколенного сгиба рукой, сержант рывком (на лбу выступил пот) поднялся, схватился рукой за свисавший с потолка конус сталагмита и устоял, хотя и покачиваясь.

— Возьми трость, я тебе вчера вырезал, — негромко произнес Суворин, глядя в сторону. — Вон там стоит, возле пукалки этой.

Рядом с гранатометом действительно стояла трость. Длинная, как раз под рост Шумилова. Вчера Седой целый вечер провел в поисках подходящего орешника, потом сидел часа два, приводя палку в “пристойный” вид — вырезал даже какой-то фантасмагорический орнамент на рукояти.

Сержант, увидев трость, покосился на “охотника”, нахмурился, хотел что-то сказать, но только вздохнул сквозь сжатые зубы — получилось нечто вроде придушенного свиста. Он тяжело переживал свое временное увечье, сделавшее его обузой для Суворина и Чепрагина. И, когда кто-нибудь из них намеренно или случайно (чаще, конечно же, случайно) напоминал ему об этом, готов был чуть ли не лезть в драку. В последние несколько дней, однако, дела пошли на поправку.

Шумилов взял трость, оперся на нее, сделал несколько шагов к выходу и остановился рядом с лейтенантом и “охотником”, которые от нечего делать перебирали, чистили и снаряжали имевшееся в этой пещере оружие.

— Спасибо, — произнес он.

И получил в ответ широкую улыбку Суворина. Криво усмехнулся в ответ. Поморщился от боли — видно, неловко шевельнул ногой.

— Только мне трость еще рано, — словно извиняясь, проговорил спецназовец. — Мне бы пока костыли не помешали…

Суворин кивнул.

— Будут тебе костыли, — проговорил он, словно гвоздь вбил. — Завтра сделаю.

Шумилов, прищурившись, глянул на светлое пятно выхода, до которого было еще метров тридцать по чуть загибавшемуся вправо коридору, соразмерил расстояние со своими силами и, сказав: “Пойду, никотином подышу на свежем воздухе”, — двинулся дальше.

Суворин и лейтенант проводили его внимательными взглядами — сержант шел, одной рукой опираясь на трость, а другой держась за стену.

— Еще ему недели три. Как минимум, — задумчиво произнес Чепрагин. — И то еще бабушка надвое сказала — может ведь и срастись не правильно.

Седой дернул щекой. Поднял руку, машинально потер подбородок, потом пошарил по карманам в поисках папирос.

— Черт, закончились, что ли…

— У меня есть, — с готовностью отозвался Чепрагин. Панкрат вспомнил Чудика, у которого всегда водились сигареты, и закусил губу — до боли, до крови закусил. Железистый привкус во рту остудил голову. Он взял из протянутой Чепрагиным пачки сигарету, чиркнул спичкой и раскурил сначала ему, потом себе. Затянулся. Выдохнул горький дым, из бесформенного облака превратившийся в тоненькую струйку, которая поднялась к потолку пещеры, терявшемуся во тьме, и там обратилась в ничто.

— У нас нет такого времени, — произнес, наконец, Седой, нарушив молчание. — У нас нет времени вообще.

Лейтенанту не надо было объяснять — он прекрасно понимал, о чем идет речь. Об этом они говорили уже не однажды.

— А откуда у меня оружие… — Панкрат снова затянулся, и невольная пауза прозвучала так, будто он сам позабыл и теперь пытается вспомнить, откуда же взялись все эти смертоносные игрушки в его убежище. — Склады вахов грабить вряд ли возможно, скажу я тебе. Охрана там солидная, на базе у них. Я видел — впечатляет. Нет, склады я не трогаю, — снова затяжка и дымный выдох. — Однажды удачно нарвался на машину с боеприпасами, ехавшую без конвоя… Убрал охрану, заглянул в кузов, а там…

И он сделал широкий жест рукой, обведя стоявшие в “кострах” автоматы различных модификаций — от “Калашниковых” до пресловутых “узи”, так любимых террористами во всем мире; винтовки, среди которых были и наши “винторезы”, и американские “М-16”, которые Панкрат считал единственно удачным оружием из всего, произведенного “оплотом мировой демократии”; ящики, в которых лежали запаянные наглухо жестяные коробки с российскими и натовскими патронами, гранаты разных типов и одноразовые гранатометы.

— Все в одиночку перетаскали? — удивленно изогнув бровь, не удержался от вопроса лейтенант. Панкрат хмыкнул.

— Обижаешь, — в этот раз он выдохнул дым через нос и сделался похожим на огнедышащего демона. — Зачем в одиночку? Один из сопровождавших жив остался, в штаны только наложил. Так я его и приспособил в качестве носильщика, себе в помощь… Он, кстати, не чеченом оказался, — Суворин усмехнулся. — И даже не арабом.

Он замолчал, степенно соблюдая загадочную паузу, как и положено профессиональному рассказчику.

— И кем же? — не выдержав, поинтересовался Чепрагин, подыгрывая ему.

— Ты не поверишь… Этот сукин сын оказался американцем.

Глянув на расширившиеся от удивления глаза лейтенанта, Суворин рассмеялся.

— Думаешь, вру? — внезапно он стал совершенно серьезным. — Американец, сука, был — самый настоящий. Инструктор, понимаешь ли, по всяким там террористическим делам…

Он зажмурился — дым попал в глаза, и навернулись слезы.

— Хреново, — пробормотал он, яростно протирая глаза кулаком. — Вентиляции в этой пещере нет ни черта.

— Так, может, выйдем наружу? — предложил Чепрагин, откладывая очередной магазин к стопке уже снаряженных. — Мирон вышел вот и правильно сделал.

Панкрат поднялся.

— Верно, надо выйти.

Он подобрал с пола кусок жести и накрыл им костер, бросавший вокруг багровые отсветы и вместе со светом, проникавшим снаружи через отверстие входа, боровшийся против тьмы, сгустившейся по углам пещеры. Сделав это, Панкрат шагнул в направлении выхода.

Лейтенант последовал за ним.

— А что с американцем-то? — задал он вопрос в маячившую перед ним спину.

Панкрат ответил не сразу. Чепрагин не видел его лица, но почему-то ему казалось, что сейчас на нем отражается какое-то не самое лучшее чувство. Только когда они вышли наружу, он наконец произнес:

— Поговорили мы с ним. Хорошо поговорили, обстоятельно. Он, скотина, решил, видно, что я, если сразу его не шлепнул, жизнь ему сохранить собираюсь. Ошибался, сучара.

— Да ладно вам о ерунде всякой базарить-то, — непочтительно вторгся в их разговор сержант, сидевший на большом валуне рядом со входом — небольшим отверстием высотой едва ли в человеческий рост. — Гляньте лучше, день какой светлый.