жареную донскую селедку. Сказал, мне понравится местный колорит. Вот тогда, после ужина, русский шоколад и попробую.

Упоминание жареной селедки не впечатлило, уже несколько дней мы ели это блюдо. Утром, днем или вечером, неважно. Не от нас зависело — как только рыбак Федор привозил свежак, так Вера бежала на улицу с тазиком. Потом я чистил и жарил рыбу на всю семью, включая кота Лапика и дикого зверя Катану, а Вера в другом тазике готовила овощной салат с зеленым луком. Свежие витамины эта девушка запихивала в себя целыми горами, но с жареной селедкой салаты улетали веселей.

И сейчас Антон вряд ли клюнет на здешнюю рыбу, снабженную редиской и луком. Однако сама мысль показалась ему интересной.

— Дед, — замялся он, — а можно еще чего-нибудь пожевать? Порции здесь какие-то детские.

Рацион показался мне вполне нормальными, только спорить не стал. Парень молодой, организм растущий и, что важно, выздоравливающий. Поэтому сделал предложение, от которого трудно отказаться:

— Не надо себя сдерживать. Умерщвление плоти и прочий аскетизм — не наш семейный стиль.

— В твоих словах слышится горечь, — заметил он. — А это означает обиду за то, что молодой, красивый и умный — это не ты.

— Вот кто здесь не умный, так это ты. Потому что я моложе всех ваших молодых!

— Меня любит Вера, лучшая девушка в мире, — привел он, казалось бы, убедительный аргумент, — а кто любит тебя?

— Вера.

— Погоди, — возмутился парень. — Она же обещала тебя убить?

— Вот! Какие еще нужны доказательства? Равнодушный ко мне человек такое не заявит никогда.

До этой перепалки я взмахнул поднятой рукой, и официант уже стоял рядом.

— Желаете еще чего?

— Да, именно еще чего-нибудь, такого же вкусного, — кивнул я с поощряющей улыбкой.

Прямого обещания чаевых не прозвучало, но официант понял всё правильно.

— Хм, — задумался он. — Пельменями вас, наверно, не удивить. Хотя они собственной лепки…

Крафтовые пельмени в наш век машин как раз редкость. Только Антон восторга не проявил.

— Нет, — быстро сказал он. — И жареную селедку тоже не надо.

— Тогда голубцы, тушеные в сметане, — решил официант. — Просто и вкусно. Для этого блюда наш повар использует фарш из говядины, свинины и кролика в секретных пропорциях. Рис с взбитыми яйцами придают мясу сочности, а особый шарм вносит перец пяти видов, жгучий и сладкий.

— В секретных пропорциях? — уточнил я.

— Фирменный рецепт, — с придыханием подтвердил официант.

— Голубцы? — буркнул Антон. — Дайте два.

Намек я уловил, поэтому вслух добавил:

— Двойную порцию, пожалуйста. А какао.

Официант поднял глаза от блокнота:

— Два?

Нашего разговора он не слышал, однако вышло прикольно — я даже заржал. Неожиданно Мария вмешалась в гастрономическую беседу.

— Знаете что? Мне тоже принесите голубцы. Говорят, капуста очень полезна, в ней полно витаминов.

— Хороший выбор, — официант склонил голову. — Клетчатка очищает организм от шлаков. Кстати, могу предложить вам новинку, недавно в нашем меню: капуста, маринованная по корейскому рецепту, с морковкой и чесноком. Попробуйте, хрусткая капусточка! Будто по снегу шагаешь в морозный денек.

— Хм… Ну, тогда, чтобы разогнать шлаки, принесите мне сто грамм водки, — завершила заказ Мария. Надо сказать, вполне логично завершила.

Пока официант бегал на кухню, она закурила сигарету. Для этого пришлось распечатать новую пачку, которая нашлась в сумочке.

— Должна тебе признаться, я немного влюбилась в Ростов. Совсем недавно здесь гремела война, но теперь этого почти не видно. Город сумел восстать из пепла, и жизнь обрела новый вкус и новый смысл. Мне говорили о неброском очаровании Дона, и том, что Ростов считают столицей женской красоты России. Я походила по улицам, всё увидела своими глазами, а местные жители привили мне эту любовь. Ростовчане хорошие люди. Они естественно открыты, вежливы и гостеприимны.

Слушая Марию, я мысленно кивал. Конечно, люди — это самый важный капитал. В любой стране. А в Ростове собралось около 150 национальностей, причем обосновались они давно и без особых проблем. Живущие здесь люди свои корни помнят, но подавляющее большинство считает себя русскими. Именно русскими, а не казаками — этих удальцов практически под корень проредили две войны и революция. Сейчас на улицах не видно ярких лампасов — гремя фальшивыми медалями, ряженые усачи вынырнут только в пене перестройки. И под видом казачьих патрулей начнут собирать свою долю дани.

Кстати говоря, у женщин Радиных — Веры, Нины Ивановны и Степаниды Егоровны — в жилах бежит персидская кровь. Немного, конечно, но по характерным восточным глазам это четко видно. В прошлые века донские казаки частенько приводили из похода иноземных красоток. Кого в услужение брали, а кого и в женки. Но если восточные ясырки все-таки считались полонянками, то уже их дети имели все права. Только давно это было.

Тем временем официант выгрузил поднос и наполнил крохотные рюмки. А Мария произнесла короткий тост, по немецкой традиции глядя в глаза:

— Ну, цум воль!

— Будьте здоровы, — вежливо отозвался Антон.

Пить он не подумал, только чокнулся. И не потому, что сидел на таблетках, хотя это тоже. Парень вообще не фанател от выпивки, а ведь в его годы я таким не был! Нет, что ни говори, этот мир точно другой…

— Ростовчане любезны, и сами дортмундцы во многом похожи на вас. Так же активны и дружелюбны, — сообщила Мария, активно хрустя корейской капустой. — Но если что-то им не по душе, выскажутся «auf gutem Deutsch» — «без обиняков, прямо в лицо».

— И что же вам не понравилось?

— Ваши чиновники. Особенно в Москве. Как одному из руководителей немецкой делегации, мне пришлось решать кучу разных вопросов. В частности, связанных с культурным обменом делегациями. Я умею быть настойчивой, но досрочный выезд вашего оркестра выбить не смогла!

— А зачем? — вилка замерла у рта Антона.

— Для совместных репетиций, — Мария говорила с перерывами, кушать не забывала. — Еще зимой, перед тем как ехать в Россию, я подготовила материал для пластинки. Ну, знаешь, такой диск-гигант. Ничего особенного, концерт студенческого симфонического оркестра. Композиции мои, тщеславие тоже. Но когда я услышала группу «Надежда», мой мир разделился на две половины — до визита, и после. И я поняла: этот концерт записывать нельзя, его надо переделать. В моей голове зародилась новая обработка вещей, в