Но было в этом поколении и что-то очень хорошее, например, такой практический подход, очень такое непринужденное отношение к возможностям, вид на которые открывается из окон почтенной конторы. «Мы ждали, когда нам дадут, — думал Красножопов. — А эти берут сами и не спрашивают».

Белозубый веселый парень, Крагов не давал себе труда скрывать, как он презирает спецназовцев за их низкий умственный и культурный уровень. Красножопов осуждал молодого коллегу за излишнюю прямолинейность, но не сомневался: повзрослеет парень, обтешется, научится вести себя умнее.

Вот и сейчас летит, делать нечего. Андрею, само собой, скучно. Делает вид, будто решает кроссворд, кричит:

— Эй, ребята, а столица Коста-Рики?

Само собой, никто не отвечает. Андрей лихо комментирует, вспоминает Петра с его указом — не венчать неграмотных…

Пока Андрей резвился, становилось окончательно ясно — в нужном квадрате они не сядут. Самолет уходил к югу, все круче забирая на восток. Временами снижались, если летчикам почудилось «окно».

У самолета был свой путь. Перестав его слышать, Миша попросту продолжил свой. В середине дня, между часом и тремя, он сделал длинный перерыв. Расстелил спальник, полежал на снегу и поел. Есть не хотелось, но Миша знал, что есть совершенно необходимо. От страшной усталости тошнило, темнело в глазах. Поднимались клубы пара от одежды. Свитер Миша снял и натурально выжал. Интересно, сколько влаги он уже потерял? Он жадно хватал снег и уже по этому чувствовал, как не хватает организму влаги.

И снова Миша шел по снегу весь световой день, пока совсем не начало смеркаться. Не было сил развести костер, но он знал, что это тоже надо сделать. Надо поесть, попить горячего, надо высушить одежду. Морозец был пустяковый, от силы градуса два-три, и Михаил разделся до трусов, стал сушить рубашку, трико, свитер, штаны, обе пары теплых носков. От всего валили клубы пара, остро пахло мужским едким потом.

Миша знал, что в спальнике спать надо голым. Тогда пространство спальника согревается теплом человеческого тела. Как не одежда греет нас, а скорее мы греем ее, так же мы греем и постель.

Миша проснулся с ломотой во всем теле, с ясным ощущением, что в мире что-то изменилось. Он только не сразу понял — что. Не сразу Миша уловил, что облака над ним не черно-серые, а скорее серо-белые и даже видно голубое небо. Подморозило. Вылезая из спальника, Миша прикинул, что сейчас не меньше минус пяти.

Радостно было вылезать из спальника под почти ясным небом. Ломило бицепсы и плечи, дергало мышцы спины, ноги сводило судорогой у сухожилий под коленками, у икр. Чтобы избавиться от ломоты, Миша, еще не одевшись, сделал гимнастику и только потом побежал за дровами.

Какое-то движение привлекло внимание Михаила. До сих пор снежная пустыня была безжизненна; ни единое живое существо не появлялось между лиственницами. Он уже не раз задумывался, куда девались все лемминги, зайцы, песцы, лисицы, турухтаны, куропатки? Неужели все они залезли под снег и там сидят тихо, словно впали в спячку?

А тут кто-то пробирался в его сторону. Кто-то крупный осыпал снег с лиственницы, когда ее сильно тряхнул. До сих пор внимательно наблюдавший, Миша стал пробираться ближе к спальнику, костру, а главное — к висящему на ветке карабину. Но это бежало быстрее. Миша заметил движение далеко, метров за сто. А теперь это, рыже-бурое, лохматое, было уже метрах в тридцати, отрезая Мишу от костра. Медведь?! В голове мгновенно всплыли все страшные истории про шатунов. Миша выронил подобранный хворост, метнулся к дереву с оружием. Но это или этот стремительно двигался, делая шаги метра по полтора. От дерева с карабином Мишу отрезал великан. На полторы головы крупнее совсем не маленького Миши, много шире в плечах, а покрытые рыжим волосом руки опускались куда ниже колен, значит, длиннее Мишиных раза в два. Огромное лицо было невыразимо страшным — не человеческое, но и не звериное, почти без волос, с серо-черной шелушащейся кожей, с почти безгубым, серо-красным ртом почти во всю ширину лица.

Наверное, можно было еще добежать, сорвать ружье… Но Миша, прямо скажем, струсил бежать почти что навстречу великану. Несравненно легче было стоять и ждать, покуда он сам подойдет. И не скроем — диким голосом вскрикнул Миша, закусил собственную руку, когда великан встал в трех шагах, упер в Мишино лицо маленькие желто-красные глазки с каким-то безумным, непередаваемым выражением.

Не человек, не обезьяна, он поражал превосходством во всем — в физической силе, в размерах, в стремительности. Рядом с ним совсем не слабый Миша, хорошо умевший и ходить, и стрелять, и работать, чувствовал себя, как шестилетний мальчик в компании дворового хулигана лет пятнадцати.

Только огромным усилием воли удержался Миша от безумного крика, от панического бегства в никуда, когда без малейшего усилия, без малейших изменений на лице голова чудовища как будто увеличилась сантиметров на пятнадцать за счет толчками выраставшего на ней конического продолжения.

Существо оскалилось, обнажив сахарно-белые, влажные от слюны клыки длиной сантиметров по пять.

— Уа-аррр… У-ууу… — сказало существо, протянув в сторону Миши руку. При всем желании Миша не смог бы назвать это лапой — с почти человеческой мускулатурой, с огромной, раза в четыре больше его, кистью. Рука ладонью вверх, с длиннющими коричневыми пальцами, оказалась в нескольких сантиметрах от Мишиного носа.

Миша перевел взгляд на эту руку, счастливый тем, что можно оторваться от этих красных безумных глазок. Ладонь опускалась, и Миша тоже наклонился вперед, рассматривая и ладонь, и сухую ступню, словно перевитую веревкой под серо-коричневой, сразу видно, очень толстой кожей.

— Уа-арр… у-уу-ууу…

Миша вскрикнул, чуть не рухнул на колени — на него, стоящего согнувшись, обрушилась вторая рука чудовища. Он вскинул взгляд и вздрогнул, ужасаясь еще более широкому оскалу. Ему хватило ума понять, что великан не нападает, а просто улыбнулся и хлопнул его по плечам, очень может быть, что дружески. Миша не стал выпрямляться, он инстинктивно чувствовал, что должен оставаться в такой полусогнутой позе, что так безопаснее всего.

— Ааа-аа… Уар… уаар…

Великан взял Мишу за руку. Не совсем так, как берут папы детей — ладонь в ладонь, а сгреб за кисть руки — причем все пять пальцев оказались на одной стороне захвата. Но смысл жеста был очень понятен. И Миша, против своей воли, сделал первые шаги пути вдвоем. Впрочем, вели его к собственному спальнику и рюкзаку. Великан снял карабин с сучка, повертел его, как легкую тростинку. С чувством жути следил Миша, как словно уменьшается в исполинских руках, легко порхает смертоносное ружье весом почти в пять килограммов. Великан попытался разломать оружие, как палку, не получилось.

— Уу-уууу…

Исполинские руки взялись за ствол — под одной исчезла мушка, под другой — цевьё. С чувством нереальности происходящего следил Миша, как изгибается ствол. Этого никак не могло быть, потому что не могло быть никогда, но таких великанов тоже никак не могло быть, это факт. А они были, по крайней мере, этот вот один.