Опять толчками пошло вверх, росло до невероятных размеров то, что Акулову больше всего напоминало кишку пожарного шланга. Вовка отталкивался руками, пытался освободиться… ох, не стоило! Вкрадчивое рычание перешло в утробный рык, страшные клыки обнажились возле Вовкиного горла, и он уже ничему не препятствовал.

Следующие несколько минут были не простыми для обоих. Самец наконец-то дорвался до увлекательного занятия, которого ему давно не давали, и теперь вовсю осваивал премудрость. А Вовка издал дикий вопль уже в самый первый момент, когда живое бревно вошло внутрь. И дальше было только хуже. Вовка корчился, стонал, вскрикивал при каждом движении самца, заливался слезами. И все его стоны и вопли перекрывались низким, удовлетворенным ворчанием, довольными стонами и уханьем уэллсовского марсианина.

Здесь надо отметить, что мучился Вовка практически в полном одиночестве. Стадо могло заинтересоваться сценой усмирения непокорного новичка: для стада было крайне важно, кто из двух самцов главнее. Но сексуальные сцены не волновали совершенно никого.

Первое время старый самец задумчиво смотрел, как молодой прилаживает Вовку, а потом рявкнул что-то самке… она покорно приняла позу, и самец начал ее, сопя от напряжения, тулить. Самка, не теряя времени, кормила малыша. Самец старался какое-то время, вытащил член и задумчиво его осмотрел и даже трогал в разных местах пальцами, а потом эти пальцы обнюхивал. Выражение на его физиономии было такое, словно он проверяет букет редкого и ценного вина. Трудно сказать, что он увидел интересного, но он хлопнул самку по заду, и она зарысила по склону. Седой самец рявкнул другой самке, и сцена повторилась — только подросший детеныш сидел в стороне, на земле, и с интересом наблюдал.

Но это было давно и кончилось, еще когда самец искал подходящую палочку. Стадо ушло заниматься более важным делом — искать пищу. Только девчонка еще стояла, засунув палец в рот, и наблюдала. Потом и она побрела — наверное, ловить леммингов.

Миша был единственным, кто остался и кто очень сочувствовал Вовке.

Самец довольно отвалился, какое-то время сонно созерцал красоты природы. Потом вскочил, явно готовый идти за остальными, искать пищу. Вовка не был в силах следовать за повелителем. Уткнувшись лицом в мокрый ягель, Вовка Акулов стонал, мелко вздрагивая всем телом. Самец молча наблюдал за ним.

Сейчас Миша жалел, что у него нет ни грамма спиртного. Вот, есть хотя бы шоколадка… Каким врагом не был бы ему Вовка, добрый семейный мальчик Миша не мог не жалеть бедолагу. Миша двинулся к лежащему, прикидывая, какие есть с собой медикаменты… И тут самец рявкнул по-настоящему, что-то вроде:

— Вуххх!!

И страшно оскалил клыки. Миша почувствовал, что вот сейчас он в настоящей ярости, и конфликт может кончиться плохо. Младший по рангу самец приближался к тому, что самец считал своей неотъемлемой собственностью… И самец был готов раз и навсегда объяснить Мише, кто тут в стаде главнее и чей это пидор стонет рядышком в ягеле. Миша отвел взгляд, наклонился, ссутулившись, двинулся обратно, и самец заметно успокоился.

Пока самец объяснял Мише, кто он такой, Акулов дополз до одного из последних пятнышек ноздреватого, грязного снега, стал пригоршнями таскать к больному месту.

Самец посмотрел вслед стаду… на Акулова, на Мишу. Схватил Акулова за руку, потащил. Выпустив запятнанный кровью бурый снег, тот сделал пару шагов и снова сел, плача от боли. Тогда самец подхватил Акулова на плечо, Мишу взял за руку и потащил обоих к стаду.

— Мням! — примерно так сказал самец, оставляя Мишу с остальными.

А сам огромными шагами ушел дальше, унося с собой Акулова. И весь оставшийся день, пока солнце совершало свой неспешный северный круг, пока еще не замерзли ручейки, которыми стекали остатки снега, пока не исчезли лемминги, Миша ходил вслед за всеми. Самки считали его неразумным, не вполне приспособленным для жизни существом и следили за ним, чтобы он не отбился от стада. Иногда они дарили ему леммингов, а он часть передавал девчонке, и она жадно их съедала. Иногда самкам удавалось поймать куропатку, и Мише было неприятно слышать хруст костей вперемежку с утробным ворчанием, видеть стекавшую из хлюпающей пасти кровь. Может быть потому, что легко угадывал свою собственную судьбу, не признай они его своим.

Вечером стадо собралось вместе, между корней трех лиственниц: жалких по понятиям юга, огромных для лесотундры. Самки искали в шерсти старого самца, отправляли насекомых в рот. Девочка пыталась искать насекомых у Миши, тот отстранялся, вызывая явное недоумение. Пришел и молодой самец, так и таскавший на плече Вовку. Сам Вовка держал в руках трех зайцев с оторванными головами. Миша испытывал сложный комплекс восхищения и ужаса, прикидывая, какую надо иметь силищу, чтобы одной рукой ловить зайцев с Акуловым на плече?!

Настало время произвести опыт. Миша отошел, нарубил дров. Странно отдавались удары топора в ледяных сумерках этих безлюдных арктических гор. Далеко летели звуки, символ власти человека над металлами, дровами и огнем. И лопотало, и ворчало стадо.

Миша нащепал стружки, не поленился мелко наколоть дрова. Зато и пламя рванулось к небу, загудело. Одна из самок тоненько повизгивала, наверное, все же боялась. Но вообще стадо вскоре потянулось к огню.

Может быть потому, что уж очень смело, с откровенным удовольствием сидел у костра сам Миша.

Потянулись. Молодой самец, потом старый, потом самки. Молодой сунул палец в огонь, взвизгнул, все взволнованно залопотали. Старый самец первым, пожалуй, нашел удобное расстояние, чтобы было тепло, но не обжигало. Самки следовали примеру господина и повелителя. Девочка долго боялась. Подходила, выглядывала из-за спин старших самок, протискивалась. Костер вспыхивал, лиственница сильно трещала, разбрасывая искры, и девочка отскакивала прочь. Постепенно стадо осваивало костер, рассаживалось, и притом в строгом соответствии с рангами.

И что интересно — Миша вдруг почувствовал, что стал занимать совсем другое место в стаде. Он по-прежнему отводил взгляды от прямых взглядов старших самцов, но видел, что воспринимают его совершенно иначе, чем днем.

Молодой самец опять осмотрел все, что сумел вытащить из рюкзака, но уже совершенно иначе. Не как никчемную ерунду, которую таскает с собой полусумасшедший одиночка, найденный им и спасенный. Теперь те же вещи и предметы были атрибутами этого удивительного молодого самца, умеющего делать огонь, и кто его знает, что еще умеющего делать. Самец брал их теперь осторожно, с уважительным тихим урчанием, и, посмотрев, не швырял, а на ладони подавал обратно Мише.

Девочка-подросток смотрела на Мишу с совершенно откровенным обожанием и все пыталась его потрогать или прикоснуться к рюкзаку, спальнику, ножу… чему-нибудь, что было атрибутом, как бы частью Миши. Самки, может быть, тоже бы потрогали, заинтересовались, но выйти из-под власти старого самца было выше их сил. А уж он-то их внимания к кому-либо постороннему никак не был бы в состоянии одобрить.

Только Акулов торчал где-то на границе освещенного круга, не решаясь сесть с остальными. Неприятно и жалко было Мише смотреть на эту покарябанную, посиневшую физиономию, всю покрытую ссадинами и синяками. Акулов дрожал в своем подранном свитере, пытался подойти к костру, старший самец рявкнул так, что горы затряслись. А молодой, что характерно, и не подумал вступиться. Помочь ему? Молодой самец и близко не подпустит его к своему сексуальному объекту и любые попытки опекать и кормить будет считать покушениями. А при мысли о драке с молодым самцом Миша только внутренне поежился.