– Так точно, где ты каждый день копаешься в мусоре в поисках бутылок. – Милиционер забыл о вежливом обращении и перешел на «ты».

– Не копаюсь, просто проверяю на всякий случай. У нас бутылки редко можно найти. Соседи все продают. Бутылки только возле новостроек можно найти. А здесь говноеды живут, никогда с другими не поделятся. В мусоре только картофельные очистки, банки из-под селедки и заплесневевший хлеб. А все, что можно продать, сами продают. Говноеды, начальник, сплошные говноеды.

Завадский посмотрел на допрашиваемого, а потом снова рассмеялся.

– Ты прав, не очень приятное место для проживания.

– Конечно, нормальному человеку приходится нелегко. Все пьют с утра до вечера. Я бы уже давно переехал оттуда, но некуда. А ночью лучше вообще не выходить, потому что можно бутылкой по голове получить или ножом в ребра. Неудивительно, что там кого-то убили. Он сам виноват, разве нет? Зачем пошел туда ночью?

– Откуда ты знаешь, что он пришел ночью? – спросил милиционер.

– Ну что вы, начальник, сами сказали, что его утром нашли. Так когда он мог прийти? Если бы его днем грохнули, кто-нибудь увидел бы и нашел его раньше.

– Вернемся к фактам.

– Давайте, – поддержал его Владик, потянувшись за следующей сигаретой. При этом он посмотрел на лейтенанта и, увидев его кивок, быстро воспользовался возможностью.

– Труп нашли, а позже нашли его одежду. Как она оказалась в твоем диване? И что самое интересное, там же мы с сержантом Качинским нашли окровавленный молоток.

– Подкинули, мамой клянусь, подкинули!

– Кто?

– Нехорошие люди.

– Какие нехорошие люди?

– Откуда я знаю?

– Ладно, говоришь, подкинули. Как в таком случае ты объяснишь тот факт, что на молотке нашли твои отпечатки пальцев. Тебе не кажется это странным?

– Действительно странно, – согласился Мровинский. – Очень странно.

– Не поддакивай, Мровинский. Говори, откуда в твоем диване взялись эти шмотки и молоток.

– Откуда мне знать, товарищ лейтенант?

– Это ведь твой диван в твоей квартире?

– Да, конечно, мой. Мне его дал Витчак с первого этажа, когда купил себе новую мебель. Он его хотел разрубить на куски во дворе, но я его уговорил, проставился, а он мне даже помог его наверх затащить.

– Мне все равно, откуда взялся диван, Мровинский. Расскажи мне про одежду и молоток, пока я не вышел из себя! – крикнул лейтенант Завадский.

Мровинский втянул голову в плечи. Сейчас он на самом деле испугался, потому что милиционер изменился до неузнаваемости. От спокойного и приятного собеседника не осталось и следа. Было очевидно, что он начинает терять терпение, а милиционера, потерявшего терпение, стоит опасаться. Владик уже не единожды сталкивался с потерявшим терпение милиционером. Это всегда заканчивалось для него весьма плачевно, чаще всего синяками на спине от милицейской дубинки. Он сразу вспомнил ощущения от избиения дубинкой и стал говорить лишь бы отдалить этот момент. Он не мог себе представить, что молодой офицер даже на минуту не подумал о том, что можно отдать допрашиваемого в руки садистов из моторизованного отряда. Завадский даже удивился, что сорвался, и ему сразу стало стыдно за свою реакцию. Он подумал, что должен извиниться перед Мровинским за свое непрофессиональное поведение, но не успел. К Владику неожиданно вернулась память.

– Кажется, я вспомнил, откуда взялся молоток, я его сам домой принес вместе со шмотками, потому что подумал, зачем добру пропадать, если их владельцу вещи больше не нужны. А мне хватило бы на пару пузырей…

– Но сначала вы ударили человека по голове молотком.

– Нет, начальник. Клянусь. Когда я очнулся, он уже там сидел, то есть лежал.

– Хотите сказать, что вы проснулись, спустились вниз к мусорным контейнерам и наткнулись на убитого?

– Нет, мне не нужно было спускаться. Я проснулся там из-за чертовой собаки.

– О чем вы говорите? – Лейтенант ничего не понял. – Из-за какой собаки?

– Обычная, рыжая, пришла на помойку и меня разбудила, потому что я там остался на всю ночь после того, как выпил.

– То есть, – попытался прояснить показания Мровинского лейтенант, – вы ночью пришли на помойку…

– Так точно, я хотел облегчиться и споткнулся, а когда упал, то уже не смог подняться… Когда я проснулся из-за этой собаки, я увидел лежащего человека. Ну и черт меня дернул взять шмотки и обувь, а когда увидел молоток, тоже его взял, потому что полезная вещь.

– Так ты говоришь, что это не ты его ударил молотком, а кто-то другой?

– Так точно, начальник, я и мухи не обижу, не то что такого бугая. Он бы меня одной левой прихлопнул, куда мне с таким тягаться…

– То есть ты не виноват?

– Невинный как младенец.

– Ладно, сейчас запишем показания и оставим тебя в покое, Мровинский.

– То есть я могу идти домой?

– Конечно, но домой на Млынской.

– Начальник, я же ни в чем не виноват.

– Значит, будешь в хорошей компании, потому что на Млынской сидят только невиновные.

Владик Мровинский почувствовал, что подсасывание в желудке сменяется чем-то другим, чего он в первую минуту не мог осознать. Ему казалось, что в его животе летает целый рой бабочек, которые щекочут его изнутри. Но это не было приятное ощущение. Вскоре он понял, что это за чувство. Ему было страшно.

8:55

Теофиль Олькевич открыл шкафчик в своем рабочем столе, наклонился и заглянул внутрь. Внутри не было никаких документов, а лишь несколько стаканов и две бутылки «Балтийской».

Одна была полной и закрытой, а вторая была наполовину пустой. Он улыбнулся и потянулся за открытой бутылкой.

– Ну что, друзья, есть повод выпить. – Он посмотрел на лица троих мужчин, находившихся в кабинете. Бродяка можно было не спрашивать, он всегда охотно присоединялся к дегустации. С Блашковским тоже все было понятно. Он никогда не пил на работе, хотя в субботу в баре на Пулвейской он опрокинул несколько рюмок. Как потом оказалось, слишком много, потому что он уснул на столе. А вот его могучий однокурсник, сидевший сейчас рядом с Блашковским, был подходящей компанией. Он приятно удивил Теофиля и участкового Качинского, а после застолья взял под руки Блашковского и отвел его в казарму.

Сейчас Теофиль посмотрел на него вопросительно и ему хватило секунды, чтобы понять, что Залевский с удовольствуем воспользуется случаем.

Он вынул три стакана и разлил остатки водки, наполняя их поровну.

– Выпьем, – он поднял стакан, когда остальные взяли в руки свои стаканы. – За облом Галася и за нашу удачу, – произнес он тост и выпил до дна.

– А ты, салага, хорошо, что не пьешь, потому что нам бы не хватило, – рассмеялся Олькевич и