его задержался на хлипком докторе с переноской, затем на печальном москвиче в третьем поколении и остановился наконец на группе крепких загорелых работяг в запыленных майках.

— Алё! — позвал он. — Ну, ребят, чё стоим-то! А? Хорош сиськи мять!

Страстный этот призыв никакого восторга у адресатов не вызвал. Стояли они хмуро, в сторонке, у самой стены, и неожиданному вниманию не обрадовались. Присмотревшись, доктор узнал в них шестерку незнакомцев, которые два часа назад перебили силовой кабель. Вероятно, они тоже его узнали и потому поскучнели еще сильнее. Впрочем, и других желающих раскидывать баррикаду не нашлось, и похоже, Коля начинал это понимать.

— Мужики, — сказал он. — Вы чего? Да они же шпана! Шелупонь! Им же просто в рог давно не давали. Насовать им разок как следует — и всё, разбегутся как тараканы!

— Извините, вы кулачный бой нам сейчас предлагаете? — спросил раздраженный мужской голос. — Стенка на стенку? А ничего, что мы в двадцать первом веке?..

— А ничего! — взревел Коля, снова кирпично-красный. — Век у него, блядь, двадцать первый. Вот и сиди без воды в своем веке, блядь. А они тебя на хую будут вертеть!

— Хватит, всё, ну Коля, — сказала его жена тоненько.

— А когда вам в лоб выстрелят, вот мне интересно, — продолжал тот же мужской голос, явно задетый. — Ничего, что у них пистолет там вообще-то? Или вы надеетесь, что в другого кого-нибудь попадут? Провокатор!

— Да ладно вам, ну наболело у человека, — сказал кто-то. — А вы что, не согласны? Они же правда страх потеряли. С ними же правда по-другому нельзя, извините, только силу воспринимают.

— Ну и сам тогда пускай идет первый! Борец, понимаешь, за справедливость. Гапон. Я лично не готов, чтоб мне голову прострелили.

— Да не станут они стрелять, господи, двадцать первый...

— Вот они-то как раз и станут! В этом и разница, ну как вы не поймете, нельзя с варварами их же оружием! Нет смысла!

— А как тогда, нет, серьезно, что вы предлагаете? Терпеть?

— Да ничего я не предлагаю, с чего вы взяли, что я предлагаю, я просто говорю...

— Вот поэтому вас и ебут! — заорал вдруг Коля, и жилы вздулись у него на красной короткой шее. — Вот поэтому! Ебали, ебут и будут ебать!

— Так, ну, пожалуй, достаточно, — раздался новый звучный голос, легко перекрывший даже эхо от последних слов. — Возьмите себя в руки. Здесь дети, здесь женщины, наконец. Вы ведете себя безобразно.

Коля замер на мгновение, хрипло дыша, а затем повернулся на полкорпуса и воззрился на говорящего. Был он сейчас похож на чугунное пушечное ядро, упавшее в окоп за секунду до взрыва.

— Эт-та кто у нас тут еще, — сказал он. — Такой красивый.

Визави его, к слову, действительно был красив — статный, высокий, с роскошной седой шевелюрой и породистым горбатым носом. И был на нем дорогой льняной пиджак и шелковый шейный платок. И еще у него был несомненный, очевидный с первого слова кавказский акцент. Сразу стало очень тихо, головы повернулись. О-хо-хо, подумал доктор, покрепче прижал переноску и решил не смотреть.

— Ты мне указывать, значит, будешь. В моем городе, — сказал Коля. — Ты, мне. Как вести. В моем. Городе.

— Да, буду, если сам не понимаешь, — громко ответил седой владелец Ниссана Кашкай, тоже переходя на «ты». Он простоял в толпе последние три четверти часа и наслушался такого, что также больше не склонен был к дипломатии.

— А если я тебе морду, например, разобью? — спросил клетчатый Коля и пошел грудью вперед, расставив короткие руки. Раскаленный и круглый, как самовар. Сильнее всего в эту минуту его бесил не презрительный тон, не нос и даже не акцент, а платок. Шелковый, сука, шейный платок.

— Попробуй, хам, — ответил визит-профессор Массачусетского университета и шагнул навстречу, расстегивая пиджак. Вообще-то он всегда был горяч, особенно в молодости, и драку как аргумент тоже понимал хорошо. И к тому же вот только что, в эту самую секунду терпение его наконец лопнуло совсем и он вдруг почувствовал ослепительную свободу и ясность, каких не испытывал много лет.

Драки в подлинном смысле слова из-за давки не случилось, но между противниками завязалась все-таки какая-то некрасивая краткая возня, в результате которой визит-профессору надорвали лацкан его льняного пиджака, а он в свою очередь успел ударить противника локтем в ухо. А после они обхватили друг друга руками и застыли в неловком клинче, пыхтя и качаясь, как два боксера-любителя. Вопреки сильной разнице в росте, весовая категория у них все же была примерно одна, и победитель был совершенно неочевиден.

Сильнее всего доктор боялся, что вмешаются остальные. И не только из-за того, что союзников у человека с южным акцентом по эту сторону баррикады сейчас найтись не могло, так что схватка неизбежно превратилась бы в суд Линча, но и потому еще, что сам он стоял слишком близко, в самой толпе, и в свалке наверняка не смог бы удержать переноску в руках. Однако вмешиваться, как ни странно, поначалу никто не стал. Возможно оттого, что высокий кавказец был солиден и седовлас, да и пузатый его соперник был не моложе, и стоявшим вокруг мужчинам неудобно казалось влезать между ними. Но тут пронзительно закричала низенькая Колина жена:

— Пусти! Бандит, пусти его сейчас же! Господи, да что ж это, помогите, вдруг у него нож! — и, не дожидаясь, бросилась мужу на выручку сама, подпрыгнула и вцепилась, повиснув у визит-профессора на спине, как рюкзак. Профессор охнул, покачнулся и все же устоял — скорее всего, благодаря Коле, который подпирал его крепко с другой стороны. Но маленькая пожилая женщина душила высокого старика и продолжала звать на помощь, ее худые ноги в сереньких ортопедических тапочках болтались в воздухе, и сцена эта выглядела уже настолько дико, что сначала кто-то один, а потом другой и третий не выдержали и полезли то ли растаскивать, то ли помогать, просто чтобы все это поскорее прекратилось. И, разумеется, вот тогда-то и началась настоящая безобразная свалка, где никто уже ничего не понимал и действовал как придется. И хотя эти коллективные действия навряд ли направлены были лично против седого визит-профессора, пострадал он от них сильнее всего, потому что не удержал наконец общего веса и рухнул. Упал набок на затоптанный асфальт, увлекая за собой и Колю, и его крошечную жену, и еще несколько человек, не успевших вовремя разжать руки. И громко, со стуком ударился головой, то ли затылком, то ли виском.

Этот звук все и остановил. Все закончилось разом — и суета, и крики. Спутанный клубок упавших вместе людей опомнился и начал расползаться — небыстро и осторожно, как если бы они лежали на пехотной мине. Горбоносый визит-профессор показался из-под них, как камень во время отлива. Он был бледен и не шевелился.

— А-лик... Алик! Нет, нет, нет-нет, господи, Алик. Миленький, господи боже, отойдите, отойдите все, уйдите, я тут, милый, ну что ты, я тут, отойдите, не трогайте его, уберите руки, уйдите все. Уйдите, дайте пройти мне, уйдите!

Красивая полная блондинка с растрепавшейся прической опустилась на колени над распростертым мужем и раскинула руки, как птица над гнездом.

— Вы же его убили, — сказала она. — Звери. Вы убили его.

Голос у нее был тонкий, как будто даже удивленный.

— Подождите, — сказал доктор и стал пробираться к лежащему. Из-за спин