О том, что он врач, сказать он уже не успел: женщина выгнула шею, оскалилась и зарычала.

— Да он доктор, — сказала тетенька в кроксах голосом, каким разговаривают с детьми. — Это ж доктор наш, пускай посмотрит.

И после этих слов доктора вместе с котом тут же начали подталкивать к сидящей над мужем женщине. Глаза у нее были дикие, и доктору показалось, что она сейчас прыгнет вперед и укусит его. Но тут профессор закашлялся вдруг и заморгал.

— Миленький, — сказала его жена, и лицо ее некрасиво поплыло и размылось слезами. — Слава богу, миленький мой, что? Посмотри на меня! Где больно? Скажи где?

— Живой, — выдохнули в толпе, и слово это покатилось во все стороны, увеличиваясь в размерах.

— Всё в порядке, живой! Нормально!

— Воды ему надо...

— Да где ее взять-то, воду?

— Ну, может, поищем, эй, спросите там! Точно нету ни у кого? Тут человеку плохо!..

— Водка есть! — крикнул москвич в третьем поколении и поднял повыше коробку с лекарствами, в которой булькнула початая бутылка «Столичной».

— А давайте водку, водка нормально, кстати!

— Да не ходите вы, дайте сюда, я передам...

Оживший профессор неуверенно сел и начал отряхивать пиджак. Его большая рука с золотым перстнем заметно дрожала. Доктор собрался с духом и все-таки подошел ближе.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Что-нибудь болит? Голова не кружится?

— А вы как думаете? — ответил профессор и слабо улыбнулся. — Мне шестьдесят четыре года, дорогой мой, у меня всегда что-нибудь болит. Ларочка, Лара, ну все, успокойся, не надо.

В отличие от жены, был он не сердит, а скорее смущен, и видно было, как досадно ему то, что сидит он на грязном асфальте и что брюки у него в пыли, а лацкан оторван. Справа на лбу у него надувалась здоровенная шишка.

— У вас может быть сотрясение, — виновато сказал доктор, который почему-то чувствовал себя так, словно это он, именно он толкнул немолодого человека в костюме на пол и разбил ему голову. — Позвольте, я посмотрю.

— Пустяки, — отмахнулся профессор и принялся с трудом подниматься на ноги. Жена подхватила его.

Тут как раз подоспела «Столичная», и принесла ее тетка в бирюзовых кроксах, причем протянула не пострадавшему, а его жене. Та подняла голову и резко оттолкнула бутылку. Волосы и платье у нее были в беспорядке, по щекам растеклась тушь, а левое колено ободрано до крови, но вид опять был опасный и глаза сверкали.

— К черт-товой матери, — сказала она раздельно. — Водку вашу. Не надо нам. Ничего от вас. Понятно?! — крикнула она доктору. — Алик, идти можешь? Давай, пойдем.

Одной рукой она обхватила нетвердо стоящего мужа, упираясь плечом ему в подмышку, а другую выбросила в сторону, и под нее сразу, как по команде нырнули две тоненьких темноволосых девочки, которых никто до этого момента заметить не успел. А потом то ли повела, то ли потащила всех троих, снова похожая на птицу и одновременно на медсестру, выносящую раненых, причем в неожиданную сторону — к баррикаде.

Теперь там расхаживало вдвое больше защитников, привлеченных недавним скандалом. Некоторые даже забрались на Опель Астра и за приближением незваных гостей наблюдали с каким-то пассивным любопытством, как если бы смотрели фильм в летнем кинотеатре. Женщина остановилась перед Опелем и оглядела одного за другим, как будто искала кого-то, а потом вытянула шею и за их спинами, вероятно, нашла, потому что отпустила мужа, вскинула полную белую руку и закричала сердито:

— Эй! Вы помните меня? Да, вы! Вы к нам приходили и обещали помочь, помните? Вот, мы здесь!

Таксист из Андижона за дракой на чужой стороне не следил нарочно. Не хотел, ему было противно. Он стоял посреди огороженного машинами пятачка и пытался вспомнить, зачем это все было нужно. Что именно наполнило его такой радостью, когда план сработал и люди, которых он сам, лично позвал сюда, начали вдруг приходить, и их оказалось много. И куда эта радость подевалась, в какой момент. Он обернулся на крик и узнал русскую с крашеными волосами, которая два с половиной часа назад взглянула на него из окна белого Ниссана с тревожным испугом, как смотрят на внезапно заговорившую собаку. Теперь она смотрела иначе. Теперь она в самом деле его видела. Больше того: сама хотела поговорить с ним.

Нарочно не спеша он подошел к баррикаде. Все четверо следили за его приближением — светловолосая женщина, ее муж в дорогом костюме и две тонконогие девочки-полукровки. Выглядели они как люди, которых только что ограбили на улице.

— Мы пришли, — повторила русская. — Пропустите нас.

Это была не просьба, вот что он понял сразу. Такие, как она, просить не умели, их никто не научил. Они называли адрес, не отрываясь от телефона, и расплачивались так же не глядя, и всегда лучше знали, как проехать. И голос у них был именно такой — как будто они и не ждали ответа. Вот и эта тоже пыталась сделать вид, что ответ ей не нужен, хотя краска на лице у нее размазалась, а лямка на платье съехала к локтю и открыла круглое плечо, немолодое, покрытое веснушками. Мальчишки, которых он поставил стеречь проход между Опелем и автобусом, пялились и хихикали.

— Ларочка, — начал ее муж с очевидной досадой. Заметно было, как ему неприятно стоять здесь в роли просителя и что жена ведет за него переговоры. — Лара, я думаю, это необязательно...

Азербайджанец, подумал таксист из Андижона, вслушиваясь. Или аварец. Нет, точно азербайджанец. Любят они зачем-то жениться на русских.

Впускать их андижонцу не хотелось, причем не только из-за женщины. И все-таки мужчина был свой, пускай и не желал этого признавать. И судя по его виду, помощь была ему нужна. Более того — была ему предложена. Отправить их сейчас обратно означало бы, что все действительно не имело смысла, а смысл ведь никуда не исчезал и нужно было просто вспомнить о нем.

— Проходи, друг. Поможем тебе и твоей семье, — сказал он седому азербайджанцу, а после не глядя кивнул на его жену: — И дай ей прикрыться что-нибудь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 16:01

Митя разлепил глаза и понял, что сидит на асфальте, привалившись к задней двери Тойоты, и что рот у него открыт, а язык распух и прилип к нёбу. Шея затекла, пить хотелось нестерпимо. Чертов «Абсолют», подумал он со стыдом, и ведь выпили всего ничего. Как же я так отключился. Странное молниеносное опьянение прошло так же быстро, как и наступило, остались только режущая головная боль и жажда. Так тебе и надо, идиоту. Нашел время. Кто вообще пьет водку, когда нет воды?

Он пересел сюда, чтобы поговорить с Аськой, и помнил, что в самом деле с ней разговаривал. Трогал за плечо, шумел, что-то объяснял. Казался себе очень убедительным, чувствовал себя отцом. А лицо у нее опять было усталое и чужое, и слова его не годились, поэтому он сердился и говорил еще. А потом, видимо, заснул. Просто вырубился. И понятия не имел даже, чем закончился разговор.

Осторожно, чтобы не стукнуло в висках, он поднялся на ноги. Голова была как стеклянный шар с кипятком, больно было даже ворочать глазами. Самый дерьмовый вид похмелья, от которого нет лекарства, только