но, даже если и так, их имена утрачены. Единственное исключение – Нисибида. Она тоже стала Антиохией[680]. Упоминается, что часть нового населения состояла из спартанцев[681]. Надпись говорит о ней как о «священном городе, который построил Никатор на ручье Мигдон в стране олив»[682]. Она стояла на великом перекрестке. Через нее проходила большая торговая дорога между Сирией и странами за Тигром[683]. И в этом случае в конце концов старое имя победило новое. Область, где находилась Нисибида-Антиохия, получила от македонцев наименование Мигдонии в честь их дома. Официальным названием города было Антиохия в Мигдонии. Возможно, мы можем сделать вывод, что эта область была более полно освоена новой цивилизацией, чем можно увидеть на основании одного города, существование которого точно установлено[684].

Мы рассмотрели то, что еще можно проследить из сети греко-римских городов, построенных новыми правителями Востока по всей стране арамеев (Сирия и Месопотамия). Мы хотели бы знать больше, чем мы знаем теперь, о внутренней жизни этих общин. Конечно же, сохранились политические формы греческих городов-государств. В каждом из них мы могли бы найти периодически избиравшихся магистратов[685], буле и демос, которые выносили свои решения по обычной схеме и заносили их на таблицы из бронзы и камня[686]. Социальная организация граждан также, видимо, следовала греческому образцу. В Антиохии народ был разделен на трибы[687]; то же самое можно предполагать и относительно других городов. Существенной чертой города был гимнасий с присущим ему обществом эфебов[688]. Однако мы не можем знать, насколько старый эллинский дух сохранился в этих формах, насколько новые поселенцы сохранили свой тип в новом окружении. Согласно речи, которую Ливий вложил в уста Манлия (189 до н. э.), произошло быстрое вырождение. «Так же и у растений, и у животных семья хранит природную силу потомства, а небо, почва, под которыми возрастают они, изменяют ее. Македоняне, основавшие в Египте Александрию, основавшие Селевкию и Вавилонию и другие рассеянные по всему свету колонии, выродились в сирийцев, парфян, египтян»[689]. Тит Фламиний говорил об армиях Антиоха III, что они были «все сирийцами»[690]. У нас нет способа узнать, пристрастны ли эти свидетельства и происходило ли в маленьких городах такое же вырождение, как и в таких великих космополитических центрах, как Антиохия. Сирийских греков греки на родине считали людьми низшего сорта[691]. Следует признать, что и их соотечественник, Посидоний из Апамеи (около 135–51 до н. э.), выставляет их не в лучшем свете, и, даже если его описание соответствует только последним дням династии Селевкидов, упадок должен был начаться намного раньше: «И все сирийцы, которых изобилие пастбищ избавило от страданий бедности, устраивали непрерывные празднества, собираясь большими компаниями; гимнасии они использовали как простые бани, умащаясь в них дорогими маслами и благовониями; а в помещениях для общественных трапез (grammateia) они просто жили, как у себя дома, целыми днями набивая свои утробы едой и питьем и унося все, что не смогли съесть; слух свой они непрерывно оглушали громким бряцанием арф, наполняя шумом целые города»[692]. Соответствует этой картинке и рассказ, который дает Посидоний о войне между Апамеей и Лариссой, – мелкая свара между соседними городками, о которой в других источниках ничего не сказано[693]. Он рассказывает о том, как отправилась на бой апамейская армия: «Расхватав кинжалы и копьеца, грязные и ржавые, покрыв головы широкополыми шляпами, затенявшими лицо, но не стеснявшими горла, они тащили за собой ослов, нагруженных вином и разными кушаньями вместе с фотингами и монавлосами, отличными на гулянках, но никак не на войне»[694].

Конечно, возможно, что Посидоний рисует карикатуру на своих соотечественников. Тот факт, что он сам был из Апамеи, свидетельствует о том, что его народ мог еще производить людей, способных занять высочайшее место в литературном и научном мире. Однако следы интеллектуальной активности сирийских греков, следует признать, скудноваты. Единственное, по чему мы можем их оценить, – это замечательные деятели, которым приписывается сирийское происхождение. И это не очень точный метод. Ибо литературный мир был космополитичен, и деятельность человека могла проходить совсем не там, где он был рожден. Следует, однако, сказать, что какая-то степень культуры должна была присутствовать в раннем окружении людей, оставивших свою родину, чтобы искать учености или литературной славы: что-то должно было поощрить их начать такой поиск.

Итак, глядя на список замечательных имен во всех отраслях культуры, мы узнаем, что Антиохия, величайший из городов в эпоху Селевкидов, дала лишь стоического философа Аполлофана и автора книги о снах – Феба. Цицерон называют Антиохию «городом, некогда много посещаемым и изобиловавшим людьми высочайшей учености, занимавшимися свободными искусствами»[695]. Селевкия в Пиэрии дала Аполлофана, который был личным врачом Антиоха III и внес ценный вклад в древнюю медицину. Единственный сирийский город, с названием которого связан некий литературный блеск, – тот, что перешел под власть Селевкидов лишь во время Антиоха III, – Гадара. При этом мы не считаем финикийские города, к которым сейчас и перейдем.

Естественно, встает вопрос об этом сирийском эллинизме: в какой степени повлияло на новоприбывших местное население, приняли ли они их традиции и образ мыслей? Данных об этом очень мало. Проблема языка, которая является очень существенной, может быть решена лишь предположительно. Образованные классы в городах, конечно, говорили по-гречески. Но было ли обычным для них владеть местным языком, без чего обмен идеями был бы очень скуден? То, что они перенимали ходовые словечки и фразы (как англоиндиец – слова и фразы хиндустани)[696], само собой разумеется, но многого это не доказывает. Гораздо значимее то, что прозвища некоторых позднейших Селевкидов – Балас, Сирипид, Забина – арамейские. Антиохийское население, среди которого они зародились, конечно, было двуязычным.

Единственное заметное заимствование местной традиции, на которое мы можем указать, – это культы. Древние считали, что мудро почитать богов той земли, куда они пришли, даже если они явились как завоеватели. Большинство новых городов – если не все они – находились там, где до них стояли местные города или деревни; в каждом был свой местный Ваал или Астарта. Эти культы, несомненно, в большинстве случаев сохранялись, а греки, конечно, давали местным божествам имена своих собственных богов.

В Антиохии имелся храм Артемиды Персидской – одного из образов великой Матери-богини, которую почитали семиты и народы Малой Азии[697].

В Селевкии в Пиэрии, судя по всему, был храм, божество которого было представлено в виде конического камня, а что это был древний местный бог, показывает