што мать родит свое отродье, да съес?» А оны ему все в голос: «Да вот, мы сей день празнуем Ивану: родила хозяйка, да съела». — «А, Господи! Была собака, зделайся лакей». Лакей на ноги и скоцил, хозеину и хозяйке в ноги пал, а сын здоровацьця: «Здраствуйте татынька и маменька! Я ваш сын, а вы мои родители». Оны тут обрадовались, лакея простили, денег дали, да прогнали проць, не бранили, не журили, не ругали.

62

Жена над мужем

Жил-был муж с жоной, жоны не нравилось, што муж вырайдат над ей (ворцит), она и говорит:

— А на лешой всё вы да вы над намы, когда жо мы-то (станем над вамы?

. Старик и надумалса:

— Жона, от царя указ пришол: жонам над мужовьямы власть нести.

— Ну, дак поди, топи байну.

Он и пошол, затопил байну. Байна стопёлась, старик зовёт воды нести.

— А наносишь и сам.

Он и пошол носить.

— Поди, мойся.

— Да снесёшь и ты меня. Пошла в байну.

— Самыла (имя), я веник забыла.

— Дак я схожу.

— А не знашь ты, снеси меня.

Он и понёс. Пришли опять в байну.

— Самыла, я сороцьку забыла.

— Да где у тебя, я схожу.

— Не знашь ты, неси меня.

И снёс. Потом говорит ей:

— Дак мойсе.

— А вымоешь и ты меня.

Он и стал ю мыть, а сам в сени и пошол, там и скрычал (бытто кто ли пришол):

— Самыла, што делашь?

— Да жону мою.

— Ой ты шальнёй, указ-то не росслушал: указ-то ведь по-старому — мужевьям над жонамы.

Услышела и говорит:

— А на лешой царя! опять по-старому.

Муж ей и скаже:

— Ну вот, не долго прошло твое велисьсьво.

Муж затем дубец взял и давай жону хлыстать, потом знай вперёд.

63

Безграмотная деревня

Деревня была безграмотна: поп безграмотной, дьякон безграмотной, да и дьяцёк безграмотной, а церковь была, приход служили (так!). Прознал архирей, поехал любопытствовать. Приехал попу на фатеру, поп и побежал к дьякону. «Вот беда! Архирей приехал, как мы служить станем?»

А дьякон сказал:

— А как-небудь, сваракосим как-небудь.

Поп скажо:

— Ты тоё пой, што я буду.

Дьячок скажо:

— Мне уж надо своё петь на крылосы, не с вам.

Поп скажо:

— Што знашь, то и валяй.

Затем обедню зазвонили, поп и запоходил к обедне, архирею и говорит:

— Владыко, благослови.

— Бог тебя благословит, поди, служи.

Поп пришол в церковь, одел ризу, затем архирей идёт. Архирей пришол, в олтарь стал.

— Ну, починай, служи.

Поп и запел — голос громкой:

— О-о-о! Из за острова Кёльястрова,

Выбегала лотоцька осиновая,

Нос-корма роскрашонная,

На серёдке гребци-молодци.

Тура-мара и пара[15]

Дьякон тоже запел:

— О-о-о! Из за острова Кельястрова,

Выбегала лотоцька осиновая (и пр. до конца).

А дьяцёк на крылосе:

— Вдоль по травки, да вдоль по муравки,

По лазуревым цветоцькам.

Архирей вышол да рукой махнул:

— Служите, как служили!

Да и уехал проць.

64

Болезнь

У хрестьянина было три невёски, две в сторону имели: любили дружков. Третья скаже:

— Хоть бы мне полюбить. А старша скаже:

— Полюби, коли бабьи увёртки знашь.

Третья и полюбила парня молодого. Он к ней пришол, а муж в то время с сеном едет, а приятель в комнаты ей.

Невёска к ей и бежит:

— Марья, муж-то приехал! Што скажешь?

— А не цё не знаю.

Муж пришол в избу, невёска дала ему туес:

— Бежи за водой, жона не можо порато.

Муж и побежал. Докуль ходил, той поры и приятель убежал. Невёска жону вывела, да на порог нагой и поставила; мужу и говорит:

— Обдавай да приговаривай: «Господи благослови! Сам застал, сам по воду хожу, сам окачиваю».

65

Чудесная утка[16]

Мужик пашет поле и все одну борозду целый день. Домой придет, жена спрашивает: «Много ли напахал?» Мужик говорит: «Одну борозду, пока запрег, да выпрег и день прошел». Жена ругает его, что мало напахал. «Как станем жить и кормиться?» На другой день мужик опять одну борозду напахал, — пока запрег, да выпрег, да с конца в конец борозду перегнал, и день прочь. На третий день мужик опять поехал пахать; когда он пахал, ему кто-то и говорит: «Не паши, дядя, тебе от пашни не кормиться; а вот поди в кусты, там стоит полая ольшинка, возьми в этой ольшинке и заткни сверху дыру, потом эту ольшинку с комля сруби и вынь оттуда уточку, и иди домой». Пошел мужик по сказанному, как по писанному; вершинку у полой ольшинки согнул и затыкнул, с комля срубил, вынул уточку и унес домой. Дома жена спрашивает: «Где ты был, пахал?» — «Нет, — говорит мужик, — я не пахал; мне сказано, что от пашни не кормиться, я ходил вот за уточкой. На, корми ее, мне сказано, что от нея разживешься». А жена-то его бранит: «Как мы жить-то станем, как нигде не наживаешь; самим есть нечего, а не то уточку кормить». Посадила уточка яичко; мужик взял яичко и пошел продовать на рынок, а жене не сказал. Яичко это мужик продавал, продавал, никто его не купил, так и пошел домой. Навстречу ему другой мужик и спросил: «Куда, дядя, ходил?» — «А вот, ходил на рынок продавать яичко, да не продал». — «А дорого ли яичко, продай мне?» — «Сто рублей». Отдал мужику сто рублей. Мужик воротился на рынок, купил на сто рублей, чего нужно, принес домой, жене и говорит: «На, сама ешь и уточку корми». А жена-то ну бранить его: «Что ты, кого ограбил или убил, что много нанес всего? Раньше голодные сидели, а теперь всякой всячины нанес?» Неделя прошла, уточка опять посадила яичко, мужик пошел на рынок продавать. На рынке у него никто не купил, а когда шел домой, ему попался на встречу опять тот же человек; и продал ему мужик яичко за двести рублей, а сам воротился на рынок и купил все, что нужно. Пришел мужик с рынка домой, принес, что купил, отдал