Доктор поднял оружие, с минуту смотрел на него, потом подошел к Неметону и швырнул револьвер в черную воду.

* * *

Он глубоко вдохнул, ощущая, как расправляются легкие, наполняясь воздухом. Мир, в котором он оказался после безопасного уюта материнской утробы, казался холодным, враждебным, страшным. Он ощущал сильную боль – повсюду, во всем крошечном тельце. Как, оказывается, это больно – привыкать к жизни! Неудивительно, что природа не дала младенцам способность запоминать: сохранить момент рождения в памяти было бы слишком жестоко. Сенкевич сделал еще вдох и зашелся в крике боли.

– Какой хороший мальчишечка! – гортанно произнес женский голос. – Крепкий, сильный, вон как кричит!

– Подай его мне, Рада. – Второй голос, усталый, но счастливый.

– Сейчас, только оботру.

Его тщательно обтерли, завернули во что-то мягкое. Он немного согрелся и замолчал. Потом ощутил успокаивающее, родное тепло. Руки матери нежно обняли его, поднесли к груди. Сенкевич почувствовал дразнящий запах молока, обхватил губами крупный сосок, с наигранным цинизмом усмехнулся про себя: «Не так уж и плохо быть младенцем».

Раздался скрип, лошадиное ржание, потом он ощутил движение. Его вместе с матерью куда-то везли.

– В хорошее время родился твой малыш, – проговорили рядом, и его лба коснулись жесткие прохладные пальцы. – Май, тепло, да и табор в богатые края откочует. В спокойные края. До зимы сыночек твой успеет окрепнуть. Да хранит его Сара Кали. Как назовешь?

В голосе матери слышалась улыбка:

– Роман. А тебе-то когда?

– Нескоро еще, в ноябре появится доченька.

– Почему ты решила, что дочь?

– Старая Эва гадала. Ты же знаешь, она не ошибается.

Сенкевич наелся и выпустил сосок. Навалилась сладкая дремота.

– Задремал твой Роман, – звонко рассмеялась Рада.

Мать пошевелилась, но болезненно охнула.

– Погоди, погоди, – засуетилась подружка. – Нельзя тебе пока. Ты тоже поспи. Сейчас соломки подстелю, чтобы тебе поудобнее было.

Раздалось шуршание. Рада устроила мать, накрыла тряпьем, взяла ребенка, уложила рядом. Сама присела с другой стороны, зашептала таким тоном, будто рассказывала сказку на ночь:

– Вот родится моя доченька, назову ее Розой. И будет она самая красивая в таборе. А твой Роман вырастет самым сильным и умным цыганом. Станет бароном и женится на моей Розе…

Так и будет, сквозь сон думал Сенкевич. Обязательно так и будет…

* * *

Его скрутило, перевернуло вверх ногами, белая круговерть медленно заполнялась фиолетовыми точками, они растекались в кляксы, и вот уже пространство вокруг окрасилось в чернильный цвет ночи. Потом сжалось, дернулось и выплюнуло из себя Дана. Некоторое время он лежал, ощущая щекой гладкость пола, вдыхая запахи воска, жженой травы и химикатов. Эта смесь что-то напоминала…

Дан поднял голову, огляделся: он находился в потайной комнате офиса Сенкевича, прямо посреди начерченной на полу пентаграммы. Рядом, раскинув руки, на спине лежала Настя – настоящая, такая, какой была до всех перемещений. Дан коснулся ее шеи, уловил биение пульса – жива, слава богу.

Девушка судорожно вздохнула, открыла глаза, села рывком.

– Данилка? Данилка! Мы вернулись!

– Да, – вздохнул он.

– Ты не понимаешь! Наконец ты – это ты! Не японец, не инквизитор средневековый, не пират космический, а ты, Данила Платонов. – Настя ощупала себя, скосила глаза, пытаясь рассмотреть как можно больше, сокрушенно простонала: – Зеркала нет…

– Не волнуйся, – улыбнулся Дан. – Ты тоже настоящая. Мы дома.

Первый восторг прошел, Настя огляделась, нахмурилась:

– А где Сенкевич?

Чернильное пятно, из которого они выпали, сжималось и медленно истаивало. Олигарха, из-за которого все и началось, в нем не было. Дан рискнул подойти, глянуть поближе, но соваться внутрь не стал. Сенкевич так и не появился. Пятно сократилось до размера арбуза… яблока… монетки… и наконец исчезло.

– Наверное, все же отправился в свою Флоренцию, – пожал плечами Дан. – Какого там года?..

– Не помню. – Настя смотрела с тревогой. – А разве это возможно, Данилка? Помнишь, он говорил…

– Там вранье на вранье, – устало махнул рукой Дан. – Хранитель врал Сенкевичу, Сенкевич врал нам. Наверное, с учетом последних данных он сумел сделать правильные расчеты. Видишь же, вернул нас в ту точку времени и пространства, с которой все началось…

Настя поднялась, прошлась по комнате, зачем-то заглянула за картины, поочередно открыла ящики старого маленького комода, уселась в продавленное кресло, устало откинулась на спинку, прикрыла глаза.

Дан хотел подойти, обнять подругу, но тут раздался грохот. Потайная дверь, замаскированная электронной картой, задрожала и отодвинулась. В комнату ворвался ОМОН.

Дальнейшие события остались в памяти как сплошная безумная круговерть, ничуть не хуже, чем в портале. Сначала пришлось объяснять, что Сенкевича в комнате не было, придумывать, что с ними случилось. Бойцы обшарили каждый квадратный сантиметр офисного здания, простучали стены, обследовали шахты лифтов, подвал и чердак. Олигарха, конечно, нигде не нашли.

Потом началась нудная бумажная работа, отчеты перед начальством, составление бесконечных рапортов… Дан освободился только в девять утра. Настя, схлопотав очередной выговор за самоуправство, ушла чуть раньше. Девушка была так измучена, что, казалось, засыпала на ходу. Вяло помахала Дану, с трудом улыбнулась и обещала позвонить завтра.

Наконец Дан вернулся домой, и даже немного удивился, что в квартире ничего не изменилось. Он прошелся по комнате, бесцельно прикасаясь то к одному предмету, то к другому, узнавая их и одновременно ощущая себя словно чужим. В голове никак не укладывалось: вроде бы прошли всего сутки, но он за это время успел прожить целых три жизни.

Пройдет, решил он. Просто откат после всех злоключений. Относительность пространства и времени – штука весьма мозгодробительная, сложная для осознания. У любого когнитивный диссонанс начнется. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным физически и морально. Все, отдыхать, решил Дан. Только сначала снотворное. Открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, плеснул немного в стакан, выпил залпом. Закусил маринованным огурцом, прошел в комнату и, не раздеваясь, рухнул на диван. Сон оказался милосерден: он просто отключился, провалился в черную пустоту.

Его разбудил звонок. Дан взглянул на телефон, была половина первого ночи. Он подскочил, открыл дверь. На пороге стояла Настя – вся какая-то взъерошенная, в распахнутом пальто, из-под которого выглядывали растянутый старый свитер и потертые джинсы. Это было вовсе не похоже на нее: обычно она умудрялась отлично выглядеть в любой ситуации. К груди Настя прижимала толстую книгу.