Перед тем как начать раздачу подарков, мы поем. Взрослые – мысленно иронически посмеиваясь над собой, дети – невинно и радостно, а после застолья, когда мы все в сытом блаженстве отвалились от стола, Тони еще показал несколько фокусов. Он превращает игральные карты в денежные купюры, затем берет со стола вилку от моего прибора и, хорошенько потерев, чтобы она размягчилась, завязывает узлом. Мы еще не успели опомниться от удивления, как Тони уже смотрит на свои ботинки – на них, оказывается, развязались шнурки. Он небрежно повертел ступней, и шнурки, как по волшебству, сами собой завязываются, да еще на двойной бантик.

– С ума сойти! – восклицает Марти. – Сейчас же расскажи, как ты это делаешь!

Потом мы укладываем детей, и отец Альвы тоже прощается. Быстро, но нежно обняв внуков, он уходит, и я провожаю его до дверей.

– Спасибо за приглашение, – говорит он и уже поворачивается, чтобы идти к машине.

– Я не уверен, знаешь ли ты это, но Альва в детстве больше всего любила кататься с тобой на коньках на замерзшем пруду.

Он останавливается.

Я продолжаю, от смущения опустив голову:

– И каждый раз в последние годы она перед твоим приездом заранее долго волновалась и радовалась. Альва понимала твое горе и почему ты так редко приезжаешь, а под конец не мог больше приходить в больницу. Она всегда все понимала, и она любила тебя, я это знаю…

Я чувствую ладонь Альвиного отца на своем плече и удивленно вскидываю голову. Впервые за этот вечер он не отводит взгляд. Его глаза – зеленые, не такие светлые, как у дочери, зато очень добрые и печальные. Кажется, он хочет мне что-то сказать, но напоследок только кивает.

Когда он уезжает, мой взгляд падает на итальянский комод в коридоре, который раньше стоял в моей прежней квартире. Альва особенно любила сидеть на этом комоде, поджав ноги, словно какой-то странный зверек. Она сидела, погрузившись в чтение, или слушала музыку, или вела разговоры со мной. И, несмотря на замечательное Рождество, у меня вдруг ухает сердце и затуманивается взгляд. Кусая губы, я невольно вспоминаю больничное отделение, в котором Альва провела последние дни своей жизни. Как мне ее сейчас не хватает! И вместо того чтобы вернуться к остальным, я выхожу на веранду и стою, глядя в ночную тьму. Ветки деревьев покрылись сверкающим инеем, каменные плиты под ногами затянуло тонкой хрустальной пленкой. Стоит мороз, но я его не замечаю.

Через некоторое время ко мне из дома выходит Лиз и сует мне в руку красный конверт:

– Это тебе второй подарок. Пусть он принесет тебе больше счастья, чем мне.

В конверте я обнаруживаю маленькую деревянную фишку. Такими пользуются при игре в «Малефиц». Растроганно я обнимаю сестру за плечи.

– Не думай, что только ты нас видишь, – говорит Лиз, прислонившись ко мне. – Тебя тоже видят. Я часто думаю, как там мой Жюль и о чем он задумался.

Мы разглядываем усеянное звездами небо. От этого зрелища меня охватывает благодарное чувство защищенности. Впервые вид равнодушной вселенной дает мне утешение.

Между тем Лиз глядит на меня со стороны, уголки губ у нее приподняты кверху.

– Ты что? – спрашиваю я.

И не получаю ответа.

– Давай уж, скажи!

Но она просто уходит в дом.

Позже, когда все уже улеглись и я собрался выйти на привычную ночную прогулку в кафе, я увидел в гостиной Лиз. Одетая в пижаму, она сидела на диване, на коленях у нее была гитара. Не замечая меня, она тихонько перебирала струны, затем заиграла песню, памятную мне с раннего детства. Я не сразу сообразил, в чем дело, но, услышав, как она напевает, все понял.

* * *

Лиз долгие недели скрывала от всех свою беременность, и это было совершенно в ее духе. Мы с Марти дразним ее, что она будет самой взрослой матерью в мире, но она говорит, что так уж получилось, просто ей потребовалось для этого больше времени.

Тони, конечно, в восторге. Его волнует только то, что Лиз перестала с ним спать.

– Mission accomplished[46], – изрекает он, как всегда, с венским акцентом, – вот и все дела. Но я не думал, что на меня это так подействует.

– Да, получилось и впрямь неожиданно.

– Ладно, можешь говорить, что хочешь, – сказал Тони. – А я все равно уверен, что, как появится ребенок, она вернется ко мне. Глядишь, она тогда захочет еще и второго, за нами дело не станет.

– Тогда ей будет уже сорок шесть.

– Ну и подумаешь! Часы могут идти по-разному.

Анализ околоплодной жидкости показывает, что все в порядке. Будет девочка. Больше всех рада этому Луиза, она обещает, что непременно будет чему-нибудь учить свою кузину, но чему именно – не говорит. Кажется, она более или менее оправилась после смерти матери. Раз в неделю она ходит на акробатику (и лихо делает колесо даже у нас дома), часто приводит к обеду подруг, а ее учительница успокоила меня, сказав, что девочка у меня растет жизнерадостная и общительная.

С Винсентом по-прежнему много сложностей. С успеваемостью дела просто никуда, он почти перестал разговаривать, другие дети стали его сторониться, у него есть только два друга, таких же закрытых, к которым он часто ходит в гости после школы играть в видеоигры. Я понимаю, что должен что-нибудь предпринять, чтобы он не стал таким же замкнутым и робким, как раньше его отец.

Однако же он мальчик с характером. Я всегда хожу с ним, когда у него в футбольном клубе бывает игра. Чаще всего он сидит на скамейке, и только под конец игры при замене его выпускают на поле. Другие дети выглядят крупнее, крепче и честолюбивей его, а сам он часто просто стоит и о чем-то мечтает, доводя этим тренера до белого каления. Он всегда ставит Винсента в защиту, где ему явно не место, для защиты он слишком худенький и легковесный, так что нападающие соперники просто оттесняют его.

Но однажды (дело было в конце марта, лил дождь и погода – хуже некуда) его снова под конец выпустили на поле. Вместо того чтобы стоять на задней линии, Винсент то и дело бросался штурмовать ворота. Тренер ему кричит, чтобы он возвращался на место, но мой сын как ни в чем не бывало держится впереди. Незадолго до финального свистка кто-то из его команды подает длинный высокий мяч. Вся четверка защитников другой команды до него не допрыгнула, неожиданное положение. И вдруг Винсент один оказывается перед воротами. Он поспешил, и мяч отлетает от вратаря, снова возвращается к нему, он бьет снова, и мяч влетает в ворота. Впервые он забивает гол! Винсент удивленно оборачивается, он еще не понял, что только что произошло. Другие дети бегут к нему, обнимают, тренер неуверенно хвалит его, а он все еще не может опомниться – стоит и растерянно смотрит по сторонам. Затем он глядит на меня и вдруг улыбается. Это его чудесная, редкая улыбка, затаенная и почти что мудрая.

Улыбка, которая все восполняет.